Сладкий яд
Шрифт:
– Ты еще здесь.
Сложив руки на груди, она прислоняется бедром к краю стойки.
– Ты заметил. – Мы встречаемся взглядами, и я замечаю в ее глазах поддразнивающий огонек. – Надеюсь, ты не станешь возражать, но я позволила себе вольность заварить кофе.
– Нет, – я откашливаюсь, – нисколько. Спасибо.
– Не могу почувствовать себя человеком, пока не выпью свою первую чашку кофе, – произносит она.
Заводит утреннюю беседу.
– У меня то же самое.
В неловком молчании
– Насчет прошлой ночи…
– Ты не обязан что-либо объяснять.
– Я не к тому. Просто хотел извиниться за то, как обращался с тобой вчера. Я был зол и выместил свою злость на тебе, а ты ничего этого не заслуживала. И еще… – Я морщусь, вспоминая звонок Блэр и то, что случилось после. – Черт, дико неловко, но…
– Стоп. Больше ни слова. Ты сразу предупредил меня о том, чего хочешь. Я согласилась и пришла сюда добровольно. Я большая девочка.
– Это какая-то проверка, когда ты говоришь одно, но подразумеваешь совершенно другое, а я обязан догадаться, что именно?
Она улыбается.
– Вовсе нет. Поверь, никакого скрытого смысла в моих словах нет.
Эта женщина вообще настоящая? Где ее носило всю мою жизнь?
– Ясно. – Подходя к ней, я замечаю, что она окидывает меня оценивающим взглядом. – Нравится то, что ты видишь?
Она не отводит глаз. Напротив, продолжает рассматривать меня – внимательно и неспешно.
– Вполне.
Ее ответ разрезает повисшее в воздухе почти ощутимое, почти видимое напряжение, и я, расслабившись, усмехаюсь. Да, у этой женщины есть яйца. Хотя можно и не удивляться, если вспомнить ее вчерашнее поведение. Остановившись напротив нее, я двумя руками берусь за край стойки по бокам ее бедер и нависаю над нею. А она не ведет и бровью.
– Осторожней, красавица.
Она облизывает губы, и отдача от этого зрелища уходит прямиком ко мне в пах.
– А что, если я не хочу быть осторожной? – Она опускает глаза на мою голую грудь. Поднимает руку, мягко ведет подушечками пальцев по моим тату. Изучает их. Под ее легкими прикосновениями меня тянет закрыть глаза и насладиться окутывающими меня ощущениями, но я все продолжаю смотреть, как ее пальцы обводят узоры, которыми разрисована моя плоть. – Маленький принц? – спрашивает она, наконец поднимая взгляд.
Я киваю. Отступаю на шаг назад. Ее вопрос вызывает новые воспоминания о Блэр, о том идиллическом дне, который мы провели вместе, и внезапно я начинаю тонуть – в них, в ней и в прошлом.
Проклятье. Ну почему я не могу выбросить ее нахер из памяти?
– Я сказала что-то не то? – спрашивает она, мило смешавшись.
– Нет, ничего такого… – Я хочу сказать ее имя, и в этот самый момент понимаю, что не знаю его. Отвернувшись лицом к гостиной, я откидываюсь на стойку с ней рядом. Наши плечи соприкасаются. – Можно кое о чем спросить тебя?
– Конечно.
– Как тебя зовут?
Она смеется. Я тоже хочу улыбнуться, но не могу.
– Не поздновато ли для таких вопросов?
– Лучше поздно, чем никогда.
Качнув головой, она протягивает мне руку.
– Меня зовут Рэйчел. Приятно познакомиться…?
Я беру ее руку, но не шевелюсь.
– Ронан.
– Приятно познакомиться, Ронан. У тебя симпатичная квартира. – Она отворачивается, прерывая нашу игру в гляделки. Переводит взгляд на копию знаменитого черно-белого снимка, где отряд американских солдат бежит по воде в сторону берега. – И хороший вкус.
– Ты знаешь Роберта Капу?[Классик фотоискусства, основоположник военной фотожурналистики – прим. пер.] – Я приятно удивлен.
– Конечно. Я большая его поклонница. – Она подходит поближе к рамке. – Не думала, что ты можешь оказаться любителем фотографии.
Хмыкнув, я складываю руки на груди, засовываю ладони подмышки.
– Серьезно?
– Да. То есть, я понимаю, что встретила тебя на художественной выставке…
– Почти. Насколько мне помнится, мы так и не зашли внутрь, – поддразниваю ее я.
Она краснеет.
– Не суть. В общем, если человек пришел на выставку, это еще не значит, что…
Ее внимание привлекает что-то, лежащее на полу. С участившимся пульсом я смотрю, как она наклоняется и поднимает еще одно фото в рамке. Пока я мысленно проклинаю Джеки и желаю ей провалиться в ад, моя светловолосая гостья восхищенно рассматривает снимок. Я знаю, что там – смеющийся, растрепанный Олли, который гоняется за щенком по парку. Этой фотографией я горжусь, потому что у меня получилось запечатлеть в одном кадре и его невинность, и живость его характера.
– Какая красота. Чье это? Я не узнаю автора.
Испытывая дискомфорт, я тру шею и вновь проклинаю Джеки. Вспоминаю тот день, когда, вернувшись с работы, застал ее у себя дома с пачкой моих уже оформленных в рамки работ. Стены моей квартиры, до того покрытые фотографиями людей, которыми я восхищался, были голыми.
– …Что здесь происходит? – спросил я.
Она обернулась с молотком и гвоздями в руках.
– О, привет! Ну, меня бесит то, что ты прячешь от людей свой талант, так что я в буквальном смысле решила взять дело в свои руки.
– И без разрешения развесить на стенах мои фотографии?
– Твои потрясающие фотографии, и только попробуй остановить меня. Может, ты и выше меня сантиметров на двадцать и больше не тощий десятилетний мальчишка, но я до сих пор в состоянии надрать тебе задницу, даже не сомневайся, – ответила Джеки, сверкнув глазами.
– Ну почему старшие сестры такие вредины?
Я раздосадовано застонал, а она отправила мне воздушный поцелуй и вернулась к работе. Не желая обижать ее, я снял фотографии только после того, как она ушла…