Сладкое вино любви

Делински Барбара

– Когда же наступает этот момент?

Карл пожал плечами:

– У всех по-разному. Это как простуда. Одни выздоравливают почти сразу. Другие – через неделю. Но наступает день, когда ты понимаешь, что снова можешь дышать, жить, работать.

– Да, но ты наверняка постараешься не общаться с больным ангиной. Зачем снова рисковать?

Карл улыбнулся:

– А если этот больной упадет от слабости на твоих глазах, неужели ты оставишь его лежать и равнодушно пройдешь мимо?

– Пример не совсем удачный, – возразил Саймон.

– Я

всего лишь хочу сказать, что иногда риск бывает оправдан. Если бы я замкнулся в себе и никогда не женился, у меня не было бы Аны и тебя. Да, я потерял Ану и хотел навсегда оградить себя от того, что снова могло бы причинить мне боль. Но я счастлив, что у меня появились силы начать жизнь заново. Разве ты не видишь?

Сюзанна прислонилась к двери, выходящей на веранду. Никакая усталость не сравнится с тем напряжением, которое царило за столом. Натянутая улыбка не сходила с ее лица, а сердце ныло от необходимости притворяться, будто ничего не происходит.

Она хотела подышать на веранде прохладным вечерним воздухом, но заметила там Карла и Саймона. Решила вернуться на кухню, но тут услышала голос Карла и… осталась.

Подслушивать Сюзанна не собиралась, но и уйти не могла. Она слышала все до последнего слова и, оказавшись, наконец, на кухне, продолжала размышлять об этом, убирая со стола.

Нет, ее поразило не то, что говорил Карл, а как он говорил. Не оправдывался и не гордился. Ни разу не упомянул об Александре или винограднике – только о Саймоне, Ане и Натали. Эти люди значили для него больше всего. И его голос был таким же, каким она помнила его с детства.

Карл Берк был от природы молчалив и не привык бросать слов на ветер.

Поднявшись наверх, Сюзанна прошла к себе в спальню. Увидев вещи Марка, она невольно вздохнула. Ее всегда больно ранили их размолвки. Он гораздо лучше ее – добрее, великодушнее, мудрее.

Мысленно упрекая себя за черствость и прямолинейность, Сюзанна взяла с полки конверт с рукописью, который сунула между двумя глянцевыми томами «Кулинария и вина», и спустилась вниз. Марк читал в гостиной. Он молча поднял на нее глаза.

Сюзанна открыла дверь в отцовский кабинет, пристроилась в углу кожаного дивана и, заручившись таким образом поддержкой прошлого, отложила в сторону журналы, вынула рукопись из конверта и принялась читать.

Глубокой ночью Грег поднялся с кровати. Джилл, кажется, спала. Она лежала спиной к нему на другом краю постели.

Ее дыхание было спокойным и ровным. Грег уже несколько часов прислушивался к нему и думал о том, что Джилл теперь рядом, а он не может к ней даже прикоснуться. И это гораздо хуже, чем быть в разлуке. Все в ней, начиная от ночной рубашки до молчаливой отрешенности, словно говорило: «Не смей меня трогать».

Зачем он остался в Асконсете? Неужели ему нравится, когда его унижают? Почему не уехал сразу?

А уехать он мог только вместе с Джилл. Жизнь

без нее в Вашингтоне стала невыносимо одинокой, безрадостной. И дорога домой покажется в тысячу раз длиннее – ведь там его никто не ждет, А теперь, узнав о ребенке, он тем более не сможет оставить ее здесь.

Заснуть он тоже не мог, как ни пытался. Накинув халат, он отрыл сумку в поисках книги или журнала, но, кроме своих отчетов, ничего не нашел. Нет, довольно с него отчетов.

На туалетном столике он увидел пухлый конверт. Читать это Грег тоже не собирался. Тем не менее, взял конверт и спустился в кухню.

Там он заглянул в холодильник, забитый продуктами. Его собственный холодильник в Вашингтоне опустел, как и квартира без Джилл. Грег подогрел себе молока и выпил, надеясь избавиться от бессонницы и от необходимости читать мамины мемуары.

Но сон не шел.

Наконец, решив, что заняться ему все равно нечем, и никто его не увидит, Грег вынул из конверта рукопись и углубился в чтение.

Оливия проснулась на рассвете. Она сидела у окна, пока Саймон не появился во дворе, потом спустилась вниз и догнала его уже в винограднике.

Взявшись за руки, они побежали по тропинке к лесу. Едва очутившись под прикрытием деревьев, Саймон подхватил ее на руки и уложил на мягкий мох.

Оливия видела его во сне, а теперь он целовал ее наяву. Она вскрикнула, когда он овладел ею, но не от боли, а от переполняющего ее восторга. Сколько бы они ни занимались любовью, она каждый раз испытывала ощущение счастья и полноты бытия. Она должна была бы уже привыкнуть к нему, к запаху виноградных листьев и влажного мха. Но близость с ним не могла наскучить Оливии – каждый день привносил что-то новое в их страсть, делая ее более глубокой и чувственной.

Сегодня ее удивили слова Саймона. По негласному уговору они никогда не затрагивали будущее, и Саймон до сих пор твердо придерживался этого правила. Но сегодня, лежа с ней рядом на траве, он вдруг тихо попросил:

– Останься здесь подольше.

Она повернула голову. Он смотрел в небо, и его суровый профиль внезапно показался ей беззащитным и робким.

– Здесь? В Асконсете?

– Ты неплохо зарабатываешь. Зачем торопиться?

– Я должна ехать, – сказала Оливия. – Тесс скоро в школу. А мне надо, наконец, где-то обосноваться.

– Почему не в Провиденсе? Тесс могла бы заниматься с Сэнди.

– Но у меня нет работы в Провиденсе. Меня приглашают в Питсбург.

Он повернулся к ней.

– Ты мне ничего об этом не говорила.

Ей стало неловко за свою скрытность.

– Я еще ничего не решила.

– Работа хорошая?

– Да. Предлагают работать в музее. А для Тесс поблизости есть приличная школа. Сейчас ее не возьмут – классы переполнены, – но в середине года место наверняка найдется. Там она пройдет собеседование, а пока будет ходить в обычную школу.