Шрифт:
Пролог
Нью-Йорк, лето 1991 года
Влажной губкой Гарсиа осторожно дотронулся до идеальной, безупречной кожи своей двадцатичетырехлетней пациентки. Умело обработав страшный кровоподтек под глазом, он провел по порезу на скуле. Еще один кровоподтек виднелся поверх полных, таких прежде нетерпеливых губ. Моргая воспаленными глазами, Гарсиа потянулся за чистым тампоном. Ему не раз приходилось гримировать на ходу актеров — комиков из шоу Дэвида Леттермена, спьяну грохнувшихся прямо на сцене, приводить в божий вид девушек с обложки модного журнала «Воуг», прибывших в фотостудию прямехонько с ночного загула, по слухам, он делал макияж самой Имельде Маркос перед ее отъездом на заседание суда, и, тем не менее, сегодняшняя работа оказалась для Гарсиа тяжелейшим испытанием. Всю ночь он провел над обезображенным телом одной из самых красивых своих клиенток. Ну, а если верить броскому заголовку с обложки «Тайм мэгэзин» за эту неделю, то сейчас перед ним была
Он подумал, что теперь, как никогда, пригодился бы новый французский грим из его косметического набора, аккуратно разложенного на циновочке, расстеленной поверх простыни, но, увы, по контракту для макияжа мертвой фотомодели можно было использовать только продукцию фирмы «Кармен Косметикс». Гарсиа тяжело вздохнул. Он совершенно не горел желанием впутываться по такому поводу в судебную тяжбу. Отложив кисточку, он еще раз критически осмотрел лицо девушки. Тонко очерченный нос и глубоко посаженные глаза от природы не нуждались в тенях. Взяв увеличительное стекло, Гарсиа начал медленно изучать лицо и шею девушки и вдруг невольно содрогнулся, потому что наконец понял, что с нею сделали.
Несмолкаемый вой сирен на улице совершенно не мешал Гарсиа: он привык работать в цейтноте, в обстановке, когда внимание отвлекается на множество посторонних вещей. Его репутация «жонглера» и вошедшая в поговорку ловкость рук сделали его наиболее высокооплачиваемым в Нью-Йорке специалистом в своей области, получающим восемь тысяч долларов за час услуг. Сейчас он не покладая рук трудился над главным своим шедевром и время от времени, несмотря на царящий в помещении ледяной холод, сухой, чистой губкой вытирал со лба пот. Когда на пороге возникла женщина в белом халате с подносом, на котором холодно поблескивали хирургические инструменты, он жестом указал ей на иглу. Нужно было несколькими незаметными стежками зашить рану на лбу, чтобы скрыть от посторонних глаз глубокую вмятину у самого края волос. Публика должна видеть его пациентку, как всегда, безупречно красивой и ухоженной. Покончив с хирургией, Гарсиа рукой мастера сделал несколько заключительных штрихов: похлопал подушечками пальцев по тяжелому слою грима, устраняя последние видимые глазу изъяны, взбил щеточкой и подвел серым карандашом брови, закрепил их гелем, и теперь это лицо с невинным выражением любопытства и ожидания можно было хоть брать в рамочку и вешать на стенку. Иллюзия была столь сильной, что ему показалось: сейчас девушка поднимется, отбросит назад свои тяжелые волосы с медовым отливом, засмеется и восторженно выкрикнет с неистребимым техасским акцентом, как всегда это делала после макияжа перед фотосъемкой: «Отлично, дорогой, пусть все помрут от восторга!»
Упаковав все косметические принадлежности, Гарсиа горделиво выпрямился, чтобы окинуть последним взглядом дело своих рук. Блеск! Прямо как на фотографии с рекламой ночного крема производства фирмы «Кармен», которую он делал вместе с ней. Там она была снята мирно спящей во всей неотразимости своей ничем не омраченной красоты — символ их общей игры в недостижимое совершенство. Гарсиа впервые работал в траурном зале Дома гражданских панихид Фрэнка Э. Кемпбелла на Мэдисон-авеню и про себя отметил, что освещение здесь совсем недурное и вообще тут не так уж плохо; Флинг наверняка осталась бы довольной. Кажется, еще Трумен Капоте пошутил насчет некой леди, еженощно делавшей макияж в стенах похоронного бюро Кемпбелла. Как бы то ни было, Гарсиа сделал все, что мог, и даже больше. Флинг выглядела так, будто в следующую секунду встанет и ступит на подиум под ослепительный свет софитов, демонстрируя всему миру лицо, сияющее, как бриллиант в тысячу каратов. Лучезарная, в цвете молодости, свежая, пышущая здоровьем, она казалась почти живой.
Но только почти! Самая красивая женщина в мире была мертва. Газеты наперебой возвещали, что она покончила с собой. Но Гарсиа теперь знал, что это не так.
1
Кингмен Беддл вполне бы мог сыграть роль святого: ему не пришлось бы долго вживаться в этот образ. Вот и теперь, стоя в глубоком раздумье в председательском кабинете, разместившемся в небоскребе Беддл-Билдинг — этом трофее, полученном после одной из многочисленных судейских битв, — Кингмен, освещенный полуденным солнцем Манхэттена, профильтрованные и отраженные лучи которого впитывались темной тканью костюма, и впрямь походил на служителя Господа, а не на приверженца Маммоны. Однако трудно было придумать образ, более далекий от действительности. Хотя для публики он объявил себя католиком, а совсем недавно даже имел частную аудиенцию у папы Римского, красочный отчет о которой можно было прочесть в последнем номере «Нью-Йорк мэгэзин», еще лежавшем на безбрежной поверхности председательского стола, все это скорее относилось к имиджу, чем к реальной набожности Кингмена Беддла. Его единственной религией оставался культ обогащения, а Нью-Йорк восьмидесятых стал его Землей Обетованной.
Популярные газеты и журналы взволнованно и наперебой рассуждали о загадке пришельца, метеором ворвавшегося в созвездие светил финансового бизнеса и в мгновение ока затмившего его прежних сиятельных владык, новичка, сумевшего потеснить корпоративные шайки, давно обосновавшиеся на Уолл-стрит. То обстоятельство, что этот потомок ирландцев с гривой роскошных ярких волос был ко всему прочему еще и дьявольски красив, лишь содействовало превращению Кингмена Беддла в героя
Кингмен Беддл смахнул со своего костюма, сшитого на заказ в фирме «Шепард энд Андерсен Севил Роу», ниточку, и та, падая, вспыхнула в потоке солнечных пылинок, льющихся в кабинет из громадного треугольного светового люка. Силуэт Беддл-Билдинга в свое время изменил лицо Нью-Йорка; так, по крайней мере, писали восторженные критики, имя которым — легион. Средневековые иллюстрированные манускрипты из коллекции Беддла, разложенные в витринах из тяжелого полированного дерева под конусообразными стеклянными колпаками, были освещены ослепительными столбами солнечного света, пробивающегося в помещение через особый арочный люк. В буйстве света серебряные рамки для фотографий и картин фирмы «Картье» сверкали так сильно, что он щурил свои синевато-серые глаза с набухшими веками. На рульменовском письменном столе стоимостью в миллион долларов стояли три такие рамки с тремя фотографиями: Кингмен Беддл на собственной яхте в компании с президентом США, одна из двух Энн (снято несколько лет назад) и Флинг — совершенно живая на поразительно красивой фотографии из первой серии рекламы продукции «Кармен Косметикс». Теперь к рамке кем-то была привязана черно-шафранная лента — знак посмертного уважения и памяти. Кингмен легким движением руки сбросил ленту. Он успел устать за эти дни: от проблем, вызванных ее смертью, от мыслей о тех фантастических убытках, которые грозят фирме. Смерть глянула в Беддл-Билдинг и утащила его жену — фотомодель, рекламировавшую продукцию «Кармен Косметикс». Это могло разрушить фирму, главную дойную корову в его стаде, с той же быстротой, с которой она возникла.
Аршинный заголовок на обложке «Нью-Йорк пост» вопил: «Флинг! Фюйть! Бах!» — возвещая о самоубийстве американской супермодели, сбросившейся с крыши небоскреба Беддл-Билдинг. Кингмен только что прибыл из аэропорта. Но он уже знал обо всем из газет, прочитанных по дороге, и со слов своего шофера. Это случилось позавчера. Слухи и факты перемешались в его воспаленном от бессонницы мозгу, а времени, чтобы все осмыслить и расставить по местам, просто не было. Флинг! Как могла она сделать такое? С ним! Именно теперь! Так безжалостно! Еще позавчера он был на вершине богатства и славы, и вот Флинг, это невинное создание с гримаской надувшегося ребенка, шагнула через край, словно бы принося себя в жертву. Кому? Зачем? Флинг! Кто бы в агентстве ни дал ей некогда это прозвище, он знал, что делал. Флинг, флирт, фюйть. Не так давно это имя буквально околдовало целое поколение американцев и американок. Сегодня оно звучало, как насмешка.
Кингмен мельком взглянул на фотографию. Безупречное, будто вылепленное скульптором лицо, но при этом с глазами цвета знойного неба, наивное и пытливо-любопытствующее, чувственное. Флинг пристально глядела на него с фотографии, и Кингмен отвернулся. «Что должна была чувствовать в последнее мгновение эта юная женщина? — подумал он, стискивая руки за спиной. — Может быть, она пыталась таким образом разорить компанию? И не со мной ли она сводила счеты, шагнув с крыши?» Беддл яростно вцепился смуглыми, загорелыми пальцами в свою курчавую шевелюру и нахмурился. Слава Богу, их псу хватило ума и силы не последовать за хозяйкой до конца, вырваться из ее предсмертных объятий и приземлиться на одну из зигзагообразных террас Беддл-Билдинга, прозванного Вавилонской башней. Не сделай животное этого, произошли бы сразу две трагедии. В одном месте и в один день. Но нет, — Пит Буль приземлился на все четыре лапы на крышу поливальной машины, катившейся посреди петуний Эда Макналти из отдела по развитию компании «Кармен Косметикс». Поджав губы, Кингмен вытянул руки, заграбастал пса, а когда разогнулся, то издал долгий, протяжный свист, как бы примиряясь с тем, что сегодня ему выпал такой безумно тяжелый день — день похорон Флинг. Надо было хоть чуточку отвести душу перед тем, как отправиться на подготовленную с помпой («Вход — только по пригласительным билетам!») заупокойную службу в соборе Св. Патрика.
Похороны станут гвоздем сезона. В последний путь провожают жену не какого-нибудь рядового бизнесмена, а жену богатейшего человека в Нью-Йорке, женщину, которой и самой удалось стать не менее знаменитой, чем Мэрилин Монро. Даже спустя годы жители Нью-Йорка, равно как молодые, но честолюбивые фотомодели из «Де Муэн», будут рассказывать, в какой момент и при каких обстоятельствах они узнали, что Флинг — ей вполне хватало ее псевдонима, означавшего и «бросок», и «веселье», — выбросилась с крыши самого высокого в мире небоскреба, в котором размещается штаб-квартира компании ее мужа, и лежала мертвая посреди Пятой авеню напротив ателье Бергдорфа Гудмена, а манекены из витрин, широко открыв глаза, смотрели на Флинг, явившуюся собственной персоной.