Сладостно и почетно
Шрифт:
— Некоторые отдельные работы по проекту тоже имеют «Д-Е», — возразил Дибнер. — Хотя бы ультрацентрифуга.
— Отдельные — может быть. В целом же уран никого больше не интересует. И раз уж вы настаиваете на откровенности, то я считаю, что проект «U» превратился для многих наших коллег в удобное убежище, где можно пересидеть войну без особых потрясений, если не считать таковыми грызню и склоки.
— Прекрасно, — ледяным тоном сказал Дибнер и встал из-за стола. — Я доложу о вашем отказе государственному советнику Эзау.
Эрих похромал к выходу, посмеиваясь в душе над опрометчивой угрозой. Профессор Абрахам Эзау, недавно поставленный Герингом во главе группы ядерных исследований, орал на каждом совещании, что вообще не верит ни в какое «урановое оружие»; проект, которым ему пришлось
Так оно, вероятно, и случилось. Через два дня Эриху доставили с нарочным официальное уведомление, отпечатанное на бланке Имперского исследовательского совета (группа исследований по ядерной физике), согласно которому д-р Э.Дорнбергер, в звании капитана, откомандировывался в распоряжение управления кадров офицерского резерва за невозможностью в данный момент использовать его на гражданской работе. Давешний однорукий майор, прочитав бумагу, сказал удовлетворенно:
— Вот теперь другое дело, порядок есть порядок, — и велел ждать нового назначения, не отлучаясь из Берлина.
Вызвали его неожиданно скоро — утром следующего дня. Эрих опять доложился однорукому, тот грозно оглядел его с нескрываемым уже отвращением.
— Опять вы морочите нам головы, капитан! Что вы мне вчера принесли? Что это за мерзость, я вас спрашиваю! — он угрожающе потряс письмом Эзау и почти швырнул его через стол. — Я не доглядел, а вы и рады! Куда вы от нас были направлены? В управление вооружения сухопутных войск. А кто вас теперь направляет обратно к нам? Какой-то «исследовательский совет», о котором я никогда в жизни не слышал и слышать не желаю!
— Позвольте, — попытался объяснить Эрих, но однорукий закричал еще громче:
— Не позволю! Неслыханная наглость, капитан! Извольте выполнять приказы, а не заниматься импровизациями!
— Слушаюсь, господин майор! Осмелюсь, однако, доложить, что в Совет я был отослан из управления, потому что…
— Это не отражено документально! Извольте забрать свою бумажку и марш в управление — пусть они сами напишут нам, что направляют вас обратно в офицерский резерв!
На это ушел еще один день; однорукий наконец угомонился. Эрих снял комнату у вдовы в тихом квартале Вильмерсдорфа, неподалеку от Фербеллинерплац, перевез из Груневальда немного книг, пластинки и радиокомбайн. Дело в том, что Розе, с которым он виделся во время отпуска еще дважды, намекнул ему на возможность службы в самом Берлине. Если и в самом деле оставят здесь, хорошо иметь свой угол. Жить в Груневальде не хотелось, хотя дом так и не был продан — то ли покупатель передумал, то ли сама Рената. От нее он не имел больше никаких известий, кроме одного письма из Мадрида — она сообщала, что ест много апельсинов и готовится осуществить задуманное, хотя он был прав: это сложнее, чем представлялось. Прошла неделя, кадровики из резерва не давали о себе знать, словно забыли. А потом к нему пришел гость, которого он меньше всего ожидал увидеть.
В первый момент Эрих даже не узнал его, только что-то неуловимо знакомое увиделось ему в облике этого лейтенанта; лишь когда тот представился, он сразу все вспомнил — тридцатый год в Берлине, знакомство с Ренатой Герстенмайер и ее отцом, советником юстиции, потом вся эта дурацкая скоропалительная свадьба. У Герстенмайера работал тогда молодой асессор, только что окончивший университет, занятный парень, который знал всех решительно. О какой бы мало-мальски заметной личности того времени при нем не упомянули, асессор Шлабрендорф скромно замечал: «Да, мне доводилось с ним встречаться». Эрих сначала думал, что парень просто врет, но позже выяснилось — нет, не врет, ну разве что привирает в деталях. Он действительно лично знал многих ведущих юристов, преподавателей Берлинского и других университетов — Макса Флейшмана из Галле, Рудольфа Сменда, Эдуарда Шпрангера; был знаком со многими государственными деятелями Веймарской республики — вице-канцлером Папеном, секретарем прусского министерства внутренних дел Гербертом фон Бисмарком и целой кучей других, чьи имена просто не остались у Эриха в памяти — за ненадобностью. Среди знакомых асессора были политики в самом широком диапазоне — от социал-демократа Никиша до консерватора Эвальда фон Клейста, были церковные деятели — протестанты Бонхоффер и Нимёллер, католики Брюнинг и Гутенберг, были дипломаты Мумм и фон Халем… Словом, каких только знакомых у него не было. Вскоре после захвата власти Гитлером Шлабрендорф однажды приехал к ним в Груневальд поздно ночью и спросил, нельзя ли укрыться на денек-другой — его, мол, ищут штурмовики. Прожив сутки, он исчез и только год спустя дал о себе знать из какого-то городка в Померании, где работал адвокатом. Штурмовики, видно, искали не так уж усердно. Последняя их встреча имела место в Берлине летом тридцать девятого, за месяц до войны; Шлабрендорф, элегантный и очень преуспевающего вида, сказал, что только что вернулся из Англии. За завтраком в «Адлоне» Эрих в шутку спросил, не виделся ли он там с Чемберленом. «Это фигура неинтересная, — небрежно ответил Шлабрендорф, — а вот сэр Уинстон мне понравился, я имею в виду Черчилля. Мы ездили к нему в Чартуэлл с лордом Ллойдом…» Все это вспомнилось сейчас, как только Дорнбергер узнал гостя.
— Черт побери, Шлабрендорф, — воскликнул он, сердечно пожимая ему руку, — вот уж чего не предполагал, так это увидеть вас в столь низких чинах! При ваших-то знакомствах…
— Зачем? — лейтенант пожал плечами с таким видом, будто вчера лишь отказался от внеочередного производства в генералы. — Мы ведь с вами, дорогой Дорнбергер, мало заинтересованы в военной карьере, не так ли?.. Я рад видеть вас, право, хотя наше знакомство не назовешь тесным… в смысле непрерывности контактов, я хочу сказать… но воспоминания самые приятные. Мы ведь ни разу не виделись с тех пор? Ну, я имею в виду тогда, летом…
Войдя в комнату, тесно заставленную старой мебелью с изобилием резного дерева и потертого плюша, Шлабрендорф огляделся с прежним, так хорошо знакомым Эриху добродушно-ироничным выражением породистого лица.
— Как мило, — сказал он, непринужденно усаживаясь в кресло у столика с семейным альбомом, — этакий добрый старый fin de siecle… [5] Мне по контрасту вспомнилась сейчас ваша груневальдская вилла. Да, много воды утекло с тех пор… а крови, пожалуй, еще больше.
5
Стиль «конца века» (фр.).
— Больше, — согласился Эрих. — Я, знаете ли, побывал в России — под Сталинградом.
— Подумайте, — посочувствовал гость. — А я ведь сейчас тоже на Восточном — нет, нет, это не в порядке хвастовства. Я скромно паразитирую при штабе.
— Рад за вас. Впрочем, в «котле» штабы были в таком же положении, как и все другие. Разве что снабжались на первых порах чуть получше — кое-что ухитрялись зажать для себя, но подыхали в конечном счете все одинаково. А вы там в каких местах, если не секрет?
— Помилуйте, Дорнбергер, секреты — от вас? В данный момент я в Смоленске, прилетел оттуда позавчера. Кстати, вчера был в Бамберге и привез вам привет от старого фронтового товарища.
— Из Бамберга? — удивился Эрих.
— Да, он там сейчас в отпуске после ранения — тоже лежал в лазарете. Вы ведь служили во Франции в Шестой танковой дивизии? — я имею в виду май сороковою года. Так вот, там был такой ротмистр, Клаус граф фон Штауффенберг…
— А-а, Штауффенберг! Наш один-бэ [6] , как же, я его очень хорошо помню… А вот что он меня помнит — это странно. Мы ведь и встречались с ним не так уж часто, потом его очень скоро забрали наверх…
6
Начальник отдела службы тыла (здесь и далее вся немецкая военная терминология относится к описываемому периоду).