Сладострастие бытия
Шрифт:
«Она что, действительно не видела или посылала его нарочно?» – спросил он себя, осторожно вставая на ноги.
Пальцы нашарили на каминной полке небольшую тонкую рамку, в которую был вставлен аттестат сына. Он вспомнил, что рамку мальчик сделал сам. А потом Мари приклеила в уголке фотографию бравого пехотинца со светлыми усами.
Старик Леже на ощупь добрался до кровати.
– Держи, Мари, – сказал он. – Вот наш сорванец.
Он думал, что она взяла фото, но услышал, как разбилось стекло упавшей на пол рамки.
«Наверное,
Шкаф стоял рядом с кроватью. Папаша Леже быстро его отыскал, вспомнив, как шел только что. Он помнил, что дверца легко срывалась с петель, и не стал открывать ее полностью. Руки искали по полкам и нашарили стопку простыней, а дальше, ближе к стене, – детский чепчик и передничек.
Он продолжил поиски и нащупал какую-то аккуратно сложенную легкую ткань. Мамаша Леже без умолку говорила, и в бессвязном потоке слов он различил:
– Косогор… Пора туда отправляться, папочка… Почему ты не хочешь меня там ждать…
Потом пошли какие-то неразличимые, булькающие звуки.
«Мари Муше», – сказал он себе и понял, что вдруг вспомнил прежнюю фамилию своей женушки. Он стоял возле кровати, упершись коленями в ее бортик.
Руки сами вспомнили былую ласку, и он хотел погладить лоб Мари, но наткнулся пальцами на рот, из которого вытекало что-то горячее и липкое. Он машинально вытер пальцы о вуаль, которую считал черной. Потом вернулся на свой стул возле камина, выронив по дороге вуаль.
«На косогор… На косогор…» Он и правда всегда обещал ждать ее там! Может, и часы, и окно, и скамейка должны были ему об этом напомнить. Если уж Мари что взбредет в голову… Бедная Мари, такая красивая! Что он будет делать без нее? Наверное, его отправят в окружную богадельню и похоронят потом на чужом кладбище, как похоронили сорванца.
– Мари, ты мой единственный свет, – прошептал он.
Больше он ни о чем не думал. У него разболелась голова, и надо было поспать. Он слушал, как дышит Мари. В этом слабом свидетельстве того, что они еще вместе, сосредоточились для него последние крупицы сознания.
Мари резко, со свистом вздохнула и замолкла. Старый Анатоль дышал вместе с ней, его грудь поднималась в том же лихорадочном ритме. Свист на миг прервался, потом коротко повторился, и дыхание стало еле слышным.
А потом наступила тишина, и он понял, что его Мари умерла… Он снова увидел ту осеннюю дорогу, на которой они дурачились, споря, кто кого перегонит.
– Я иду быстрее вас, Мари! Я приду раньше…
Тогда он поцеловал ее. А может, это было по дороге на косогор…
Ему показалось, что он встал, но на самом деле он не двинулся с места.
Наутро соседи в открытое окно увидели на кровати мамашу Леже с закатившимися глазами.
Напольные часы остановились ровно в полночь и совсем покосились. В комнате царил страшный беспорядок. Можно было подумать, что тут шел бой. Повсюду были разбросаны катушки с нитками,
Возле камина, опустив голову и положив руки на колени, неподвижно сидел на своем стуле папаша Леже. Когда его тронули за плечо, тело его рухнуло на пол. Он уже остыл. На лбу у него виднелась маленькая ранка, а небритая борода продолжала расти…
На другой день их несли на кладбище. Мужа, как и положено, несли первым.
Госпожа майор
Мишелю Друату
На дорожке бульвара неподвижно стояла дама. Седые волосы с голубоватым отливом, норковое манто, желтые уличные туфли из плотной, но тонкой кожи – все в ней дышало нездешней элегантностью.
А за ее спиной, в витрине большого магазина, ныряли в заросшие травой туннели электрические поезда, верблюды волхвов презрительно поднимали и опускали длинные ресницы, пожарный, почти не касаясь ступенек, взлетал вверх по пожарной лестнице.
Но даму с красивым и решительным лицом витрина не интересовала. Ее вниманием завладел уличный торговец, который, поставив прямо на землю потертый чемодан, продавал детские «пузырялки».
– Игрушка для маленьких и больших, развлечение круглый год! Игрушка артистическая, ни шуму, ни грязи… и недорогая…
Серый тротуар, серое небо; зимний день шел на убыль, но уличные фонари и витрины еще не засияли в полную силу. Даже мыльные пузыри, которые в качестве демонстрации через соломинку выдувал торговец, получались серыми.
– Первому покупателю – карманная расческа в подарок!
Продавец, худой, неопределенного возраста человек, был без пальто. Вместо пальто на нем красовалась старая, тесная в груди коричневая куртка с мятыми отворотами и продольными складками. Непонятно, откуда брался в такой тесной одежде весь тот воздух, что выдувал торговец через соломинку, производя на свет радужные пузыри всех размеров. Они летели и гроздьями, похожими на куриные яичники, и цепочками, напоминавшими бусы из искусственного жемчуга. А некоторые получались такими большими, что в них целиком отражались и волхвы, и пожарная лестница, и снующие из туннеля в туннель поезда. Они лопались, так и не успев превратиться в настоящие воздушные шары.
– Артистическая игрушка… Поторопимся, поторопимся, на всех не хватит…
«Пузырялок» оставалось еще много: штопанный веревочками чемодан был заполнен примерно на две трети.
Некоторые прохожие замедляли шаг, провожая глазами улетающую перламутровую цепочку, и шли дальше. И только дама в норковом манто застыла на месте, пристально глядя на продавца, но не выражая желания купить игрушку. В конце концов торговец так смутился, что дунул неправильно, и не успевшая стать гроздью пузырей пена повисла под козырьком его каскетки.