Шрифт:
Джойс Кэри
Слава луны
Пер.
– Н.Волжина.
Дети играли в похороны. Маленький темноволосый мальчик лет шести лежал в ящике из-под апельсинов на краю ямы, полной сухой листвы. Глаза у него были закрыты, скрещенные руки покоились на груди. Ящик был ему не по росту, пришлось согнуть ноги в коленях и вывернуть их набок, чтобы казаться совсем плоским и как можно больше походить на мертвеца.
Коренастая девочка не старше десяти лет, круглолицая, смуглая, держала
– Мы подобны траве. Утром она зеленеет, а вечером подсекается и засыхает, и поест нас червь.
У мальчика в ящике дрогнули длинные ресницы, он моргнул. Совсем маленькая беленькая девочка, стоявшая у ящика в качестве плакальщицы, не смотрела на него, она не сводила своих круглых зачарованных глаз с говорившего. Губы у нее то и дело шевелились, когда она старалась повторять за ним его слова.
Священник приостановился, вспоминая, как там дальше, и вдруг возгласил - громко и так же драматически: - Последний наш враг - смерть, ибо она все покорила под ноги свои... Ну давай, Мэг!
Последнее относилось к смуглой девочке, которая внимала ему, тревожно сведя брови, и не отрывала глаз от мальчика в гробу.
– Ну, Мэг!
– резко повторил священник, дернув скакалку за свой конец. Проснись!
Девочка встрепенулась и потянула скакалку. Они приподняли ящик чуть выше в головах, вдвоем двинули его вниз по откосу, и он стал там среди сваленных в яму сухих листьев, жухлой скошенной травы, вялых цветов и папоротника.
Смуглая девочка спросила покойника: - Ну, как ты, Дэвид, ничего?
– И священник накинулся на нее с сердитым окриком: - Молчи, Мэг!
– Да я только...
– Он мертвый... сказано тебе, мертвый, не может покойник разговаривать! Оставь его, не приставай. Лежит, и пусть себе лежит, ничего ему не сделается.
Услышав это, Дэвид сжал губы еще плотнее. Священник громко провозгласил: - Посреди суеты мирской подстерегает нас смерть.
И вдруг покойник вылез из ящика. Священник отшвырнул от себя газету и с отвращением крикнул: - Ну вот, вот! Так я и знал.
Выпятив
– Он испугался, - сказала Мэг.
– Ведь говорила я, что он испугается.
– Тогда хватит. Все. Точка! Я думал, ты взаправду хочешь все сделать как полагается. А будешь трястись над этой мелюзгой, тогда...
– Ни над кем я не трясусь. Говорю только, что Дэвид...
– Ладно! Я сказал, хватит! Все!
И он яростно, точно актер, у которого сорвали монолог, швырнул газету на землю. Мэг, негодуя, повернулась к малышке.
– Вот Кэт не побоится, правда, Кэт?
– Кэт ответила мечтательным тоненьким голоском, будто ее мысли были где-то очень далеко отсюда: - Нет, я не боюсь.
– Да ладно! Ничего у нас не получится!
– От тебя только это и слышишь, - все еще негодующе сказала Мэг.
– Ты не хочешь, так я сама ее похороню. Залезай, Кэт." - Малышка тут же легла в ящик, который был ей как раз по росту, скрестила руки на груди и закрыла глаза. Мэг нагнулась за газетой, но священник опередил ее: - Ладно, Кэт... только не забывай, что ты мертвая. Совсем мертвая.
Губы у девочки шевельнулись. Она принимала это условие, но шепотом, как и подобало существу потустороннему.
Заупокойная служба пошла своим чередом.
– Человек, рожденный женою, краткодневен; как цветок, он выходит... и опадает... убегает, как тень.
Кэт неслышно повторяла про себя эти слова, и щеки у нее начали медленно розоветь.
Священник подобрал с земли горсть листьев и осыпал ими девочку. Сухой осиновый лист с длинным черенком упал ей на шею, но она лежала точно каменная.
– Земля - земле, праху - прах.
– Он помолчал, разглядывая великолепную покойницу, потом, победоносно осуществляя свой замысел и все больше и больше упиваясь звуком собственного голоса, затянул нараспев: Иная слава солнца, иная слава звезд, иная слава луны.
Губы девочки снова шевельнулись, повторяя эти слова. И вдруг лицо у нее сморщилось, подбородок пополз кверху. Она всхлипнула: Между зажмуренными веками блеснула мокрая полоска.
Священник осекся и яростно крикнул: - Тьфу ты пропасть! Теперь-то что?
– Ничего.
– А ну тебя! Вставай сейчас же! Говорил я, что с этой ребятней ничего не получится.
– Я не хочу вставать. Мне нравится.
– Тогда чего же ты ревешь?
Девочка растерянно посмотрела на него из ящика. Она силилась сдержать рыдания, и сухие листья колыхнулись у нее на груди.
– Я сама не знаю.