Славянская Европа V–VIII веков
Шрифт:
Ясно, что имена Власты и Честирада связывались народной памятью именно с этими событиями. Ясно и то, что предание бытовало в разных вариантах, и то, что пространная версия Далимила, полная ратных дел, — более поздняя, скорее эпическое сказание, чем собственно «историческое» предание. Впрочем, грань между эпосом и преданием в средневековье довольно узка и вполне проницаема. Повествование о необычных событиях древности явно захватывало воображение средневековых писателей — и у каждого не обходилось, конечно, без сравнений с амазонками. Это еще больше затемняет основу — ведь яркий образ из классического мифа неизбежно заслонял собой подлинное первобытное сказание.
Ясно, что само рождение предания вызвано условиями «патриархального переворота», особенно остро пережитого чехами и хорватами. В обществе последних допускалась передача власти дочерям, что ясно из всех преданий о Кроке или Краке. Реально ли восстановить исторические события, лежащие в основе предания о градах Девин и Вышегрод? Можно догадаться, что речь здесь изначально шла о столкновении обычного для славян права наследования по мужской линии с хорватским обычаем. Не исключено, что именно в войне Девина и Вышегрода произошло обособление чехов в независимый от хорватов племенной союз. Чешский Девин в таком случае — оплот хорватов и законной наследницы их «Крока», первородной дочери Власты. Честирад же оказывается сыном или ближайшим мужским родичем умершего «Крока», претендующим на власть согласно патриархальному закону.
Ужасы «войны полов», описанные Далимилом, едва ли имели место в действительности. По крайней мере в том массовом и концентрированном виде, в котором их сохранил эпос. Но видеть в них только аллюзию на античных амазонок тоже не стоит. Сопротивление женских половозрастных групп и жриц-ведьм торжествующему патриархату могло принимать разные формы. Частные эпизоды этой растянутой на два-три языческих века борьбы слились со временем в одно предание, создав страшную картину «женской власти» над Чехией. Кстати, со стороны все более ущемляемых ведьм было бы естественно поддержать Власту. Жизнь и нравы в Девине определенно напоминает в преданиях ведьмовское сестричество. Название «Девин», кстати, носил в IX в. один из градов Поморавья — не такого же ли происхождения?
Окончательное крушение хорватского «матриархального» наследия, обрыв и смена хорватской династии «Кроков» отразились уже в самом предании о Пржемысле. В отличие от эпического сказания о Девине и Вышегроде этот текст имел более «каноническую» форму, став началом официальной истории королевской династии. Предание, передаваемое Козьмой, [1783] в основном повторяется позднейшими хронистами.
Хрудош оскорбляет Либуше. Из книги «Иллюстрированная история чешского народа» Фр. Палацкого. XIX в.
1783
Козьма, 1962. С. 37–47.
Согласно рассказу Козьмы Пражского, после чешского «судьи» Крока осталось только три дочери — Кази, Тэтка и Либуше. Все три отличались немалой мудростью. Старшая сестра, Кази, прославилась как врачевательница и пророчица. С ней связывается пословица о безвозвратно потерянном: «Этого не сможет вернуть даже сама Кази». Курган Кази в начале XII в. показывали у реки Мжи (Вероунки), притока Влтавы. Тэтка, прожившая незамужней, стала жрицей. Именно она, утверждает Козьма, «научила глупый и невежественный народ поклоняться горным, лесным и водяным нимфам, наставляла его во всех суевериях и нечестивых обычаях». С ее именем связывается древний град Тэтин на крутой горе у той же Мжи.
Третьей сестрой была Либуше, чей град Либушин располагался в заросших лесом землях на левобережье Влтавы, ниже Праги и впадения Вероунки. Из всех троих Либуше «единственная была в своих решениях предусмотрительна, в речи — решительна, телом — целомудренна и нравом — скромна». Кроме того, она обладала и пророческим даром. После смерти отца чехи избрали ее своей судьей. Судила она тщательно и по справедливости. Но однажды двое мужчин поспорили между собой о меже. Дойдя до драки, они прибежали на двор к Либуше с просьбой о правосудии. Либуше, как описывает Козьма, «поскольку женщинам свойственна нежность и непринужденность, когда ей не надо опасаться мужа, опершись на локоть, высоко возлежала, будто женщина, родившая ребенка». Спор она рассудила, как обычно, справедливо и нелицеприятно. Проигравший, однако, разгневался. Он затряс головой, трижды ударил посохом о землю и изрек: «О, оскорбление, непереносимое для мужчин! Эта ничтожная женщина со своим лукавым умом берется разрешать мужские споры! Нам ведь хорошо известно, что женщина, стоит ли она или сидит в кресле, не располагает большим умом, а еще меньше его у нее, когда она возлежит на подушках! Поистине, пусть она в таком случае лучше имеет дело с мужчиной, а не принимает решения, касающиеся воинов. Хорошо ведь известно, что у всех женщин волос долог, а ум короток. Лучше мужчинам умереть, чем терпеть подобное. Природа выставила нас на позор народам и племенам за то, что мы не имеем правителя и судьи из мужчин и над нами тяготеют женские законы».
Либуше, скрыв обиду, со смехом ответила: «Дело обстоит действительно так, как ты говоришь: я женщина и веду себя подобно женщине. Я кажусь вам не слишком умной, ибо веду суд, не прибегая к железной палице. Поскольку вы живете, не ведая страха, то вы, естественно, питаете ко мне пренебреженье. Ибо где страх, там и уваженье. А теперь надо, чтобы вы получили правителя более жестокого, чем женщина. Так некогда голуби отвергли белого коршуна, которого выбрали себе в цари, как вы меня отвергаете, и предпочли выбрать своим князем более жестокого ястреба, а тот стал истреблять как виновных, так и безвинных, измышляя несодеянные ими преступления. И с тех пор и по сей день ястреб питается голубями. А теперь ступайте домой, и кого вы завтра выберете себе господином, того я возьму себе в мужья». Затем, отпустив народ, она призвала своих сестер. Ночью они вершили тайное чародейство, а утром Либуше вновь призвала людей.
Либуше будто бы обратилась к собравшимся со следующим нравоучением: «Вы добровольно отказываетесь от той свободы, которую ни один добрый человек не отдает иначе, как со своей жизнью, и перед неизбежным рабством добровольно склоняете шею. Увы, будет поздно и тщетно, когда вы в этом станете раскаиваться, подобно лягушкам, которые стали сокрушаться лишь тогда, когда змея, избранная ими себе в цари, стала их уничтожать… Прежде всего, легче возвести в князья, чем возведенного низложить, ибо человек в вашей власти до тех пор, пока он не произведен в князья. А как только вы произведете кого-либо в князья, вы и все ваше имущество будет в его власти. От одного его взгляда ваши колени будут дрожать, а онемевший язык ваш прилипнет к сухому нёбу, и на зов его вы от сильного страха будете с трудом отвечать: «Так, господин! Так, господин!», когда он лишь одной своей волей, не спросив предварительно вашего мнения, одного осудит, а другого казнит; одного посадит в темницу, а другого вздернет на виселицу. И вас самих и людей ваших, кого только ему вздумается, он превратит в своих рабов, в крестьян, в податных людей, в служителей, в палачей, в глашатаев, в поваров, в пекарей или в мельников. Он заведет для себя начальников областей, сотников, управителей, виноградарей, землепашцев, жнецов, кузнецов оружия, мастеров по коже и меху; ваших сыновей и дочерей он заставит служить себе и возьмет себе по своему усмотрению все, что ему приглянется из вашего крупного и мелкого скота, из ваших жеребцов и кобыл. Он обратит в свою пользу все лучшее, что вы имеете у себя в деревнях, на полях, на пашнях, лугах и виноградниках. Однако зачем я задерживаю вас своим многословием? Зачем я вам все это говорю, словно хочу вас запугать? Но если и после сказанного вы настаиваете на своем решении и не обманываетесь в своем желании, тогда я назову вам имя князя и укажу то место, где он находится».
Козьма местами вкладывает в уста Либуше цитаты из античных писателей и библейских книг, а то и заставляет ее говорить гекзаметрами. Но не стоит сомневаться, что сама по себе речь, содержавшая четкое описание прерогатив княжеской власти X–XI вв., играла важную роль уже в устном предании.
Не тронутые предупреждениями Либуше, все «единодушным криком» потребовали себе князя. Либуше сказала в ответ: «Вон за теми горами находится небольшая река Билина, на берегу которой расположена деревня, известная под названием Стадице. А в ней имеется пашня в 12 шагов длиной и во столько же шагов шириной. Как ни удивительно, но пашня эта хотя расположена среди стольких полей, тем не менее она не относится ни к какому полю. На этой пашне на двух пестрых волах пашет ваш князь; один из волов как бы опоясан белой полосой, голова его тоже белая, другой весь белого цвета с головы и до спины; и задние ноги его белого цвета. Ну а теперь, если вам угодно, возьмите мои жезл, плащ и одежду, достойную князя, и отправляйтесь по повелению как народа, так и моему и приведите его себе в князья, а мне в супруги. Имя же этому человеку Пржемысл; он выдумает много законов, которые обрушатся на ваши головы и шеи, ибо по-латыни это имя означает “наперед обдумывающий” или “сверх обдумывающий”. Потомки же его будут вечно править в этой стране».
Послов избрали, но они топтались на месте, не решаясь как будто выступить в путь. Наконец, Либуше сказала им: «Что же вы медлите? Идите спокойно, следуя за моим конем: он поведет вас но правильной дороге и приведет обратно, ибо уже не раз доводилось ему ступать по ней». Послы пошли следом за конем и, наконец, на подходе к Стадице увидели некоего мальчика. «Слушай-ка, добрый малый, — спросили послы, — не деревня ли это по названию Стадице, а если это она, то нет ли в ней человека по имени Пржемысл?» «Это, — ответил мальчик, — деревня, которую вы ищете. А вот человек по имени Пржемысл погоняет волов недалеко в поле и спешит завершить дело, которым занят». Подойдя к Пржемыслу, послы обратились к нему: «Госпожа наша Либуше и весь наш народ просят тебя прийти поскорей к нам и принять на себя княжение, которое предопределено тебе и твоим потомкам. Все, что мы имеем, и мы сами в твоих руках. Мы избираем тебя князем, судьей, правителем, защитником, тебя одного мы избираем своим господином».