Славянская тетрадь
Шрифт:
В каждом подсвечнике – намек, условное изображение, без назойливых деталей, символ, как сказал сам Страхил какого-нибудь животного, растения, предмета. Подсвечник-змея; подсвечник-птица; подсвечник-всадник; подсвечник – заяц, цветок, осел, женщина, подснежник. Подснежник из железа! И сколько нежности!
А вообще Страхил Кокуров – суровый мастер, без сюсюканья, без декадентства, с этаким средневековым, рыцарским колоритом. То есть, значит, он уловил, усвоил главный колорит своего искусства, возникшего как искусство скорее всего именно в средние века.
Но вот какая проблема. Я-то лично сталкивался с ней не однажды, интересуясь нашими кооперативными художественными
Страхил Кокуров – теперь уж не мастер сам по себе, а мастер кооперации. Значит, во-первых, он не может, не имеет права принять заказ от кого бы то ни было, сообразуясь с желаниями и, может быть, со вкусом заказчика, но должен делать то, что спустит ему по плану руководство кооперации. Во-вторых (пока что это не последнее дело), его месячный заработок ограничен, кажется, полуторастами левов. Это, конечно, приличный заработок, по раз он определен и ограничен, то и не несет в себе функции материальной заинтересованности. То есть Страхилу Кокурову более или менее безразлично, что делать в течение месяца – ширпотребовские простенькие железки или уникальные художественные изделия. Более того, ширпотребовские железки ему делать проще, удобнее и легче: не изощряйся, не мучайся над сложным рисунком, а деньги те же самые, как если бы он создавал нечто единственное и неповторимое в своем роде.
Страхил Кокуров говорил обо всем этом с видимой сердечной болью. Причем видно было, я это отчетливо понял, что боль тут не за личную материальную корысть, а за судьбу древнейшего, истинно национального ремесла. Мы со Страхилом Кокуровым встречались дважды. Во время первой встречи я упомянул мельком о понравившемся мне в этнографическом музее старинном подсвечнике.
Во время второй встречи точно такой подсвечник я уж держал в руках. «На спомен», – коротко, без желания продолжать разговор на эту тему, сказал Страхил Кокуров.
ЭТЮД РЫБОЛОВНЫЙ
В Родопах стояла сухая золотая осень. Она здесь скорей не золотая, а темно-медная или даже бурая. Но все равно, если смотреть на лиственный склон горы, то среди медно-красной листвы там и тут светятся золотые древесные кроны. А трава еще зеленая, как будто молодая, а камни – голубоватые, а меж голубоватых камней, среди зеленого и золотого, мчатся синие, как небо, горные родопские реки. Они местами синие, местами белые, потому что дробится вода о камни, превращаясь в брызги, насыщаясь воздушными пузырьками, которые главным образом и придают воде белый цвет. Но это ведь не мутная, не тусклая белизна.
Омывая камни, вода сверкает на изгибах, как полированная. Падая с высоты, просвечивается солнцем. В тихих заводинках приобретает темный, черный почти цвет, медленно кружит опавшую листву. В стеклянной синеве стремящегося потока осенние листья мелькают возле дна, как будто мчатся там по каменистому ложу стаи вертлявых золотистых рыб.
Мы со Станиславом в этот день выбрали для завтрака поляну возле реки, прогретую ровным, не жарким в это время солнцем.
Близко и «Москвичок», если что-нибудь понадобится из автомобиля, близко и река – умыться и набрать воды в пригоршню и выпить ее, осеннюю, студеную, как если бы самое драгоценное в мире вино.
Завтрак наш состоял из крупного белого винограда и мягкого белого хлеба. Оказывается, вприкуску одно с другим, особенно если на траве под теплым небом, – необыкновенно вкусно.
После завтрака Станислав полез в багажник, и тут меня ждал сюрприз. Постепенно на траве появились удочки, пока что разобранные, коробка с крючками и поллитровая
Мне приходилось рыбачить на самых разнообразных водоемах, начиная с ручейка, где, однако, наловишь ведерко пескарей, или крохотного прудика, откуда удавалось выудить золотого красноперого карася, кончая… Ну, чем кончая? – Волгой, например, или Печорой, или Черным морем, где уж не пескарь с карасем, а, допустим, мраморный окунь, или морской дракон, или скарпена, или морской петух, или зеленушка, или морская ласточка, или сильная благородная кефаль.
Только одного мне как-то все не удавалось испытать в рыбной ловле – форель в быстротекущих горных реках теперь предстояло, значит, ликвидировать еще одно «белое пятно» на разноцветной яркой карте моей бестолковой жизни.
В самом деле, сидеть бы сейчас в дождливой осенней Москве, Заканчивая давно уж полунаписанную книгу, а я вот собираюсь заняться в общем-то баловством – уженьем форели на Боровской реке в Родопах. Между тем Станислав, вставляя коленце в коленце, собрал удочки.
В эти дни несколько раз приступали мы к ужению форели в разных местах Родопов, на разных реках. Поэтому я соберу в одно те немногие впечатления, которые у меня остались.
Нужна проводочная удочка с катушкой, чтобы можно было пускать крючок по течению все дальше и дальше, оставаясь на том же месте. Крючок небольшой, но крепкий. Насадка – одна красная икринка. Это лучшая насадка на форель на всем земном шаре. Поплавка, разумеется, не нужно.
Однако все равно, хотя бы и проводочную удочку, как ее забросишь в кипящий, пенящийся, едва ли не гремящий камнями поток? Да полно, может ли уцелеть в таком потоке какое-нибудь живое существо? Его, конечно, изобьет о камни, измочалит и унесет течением, и, пока уносит, все еще будет бить и мочалить,
Но простого бурления воды Станиславу показалось мало. Мы пошли вверх по речке в поисках водопада.
В одном месте вода срывалась с валуна величиной с дом и, пролетев около пяти метров, сначала уходила на дно самой же ею вырытого котлована, а потом вздыбливалась оттуда округлыми клубами, бурунами, чуть ли не фонтанами, ревела и рычала, пытаясь растечься вширь, но, стесненная каменными берегами, ложилась наконец в русло и с еще большим остервенением, чем до водопада, устремлялась вперед по дну ущелья. Собственно, она не текла, а летела, едва касаясь каменного ложа, скользя над ним, не забывая перекручиваться, перевиваться, завихряться, вздыбливаться, проваливаться во впадины и обрызгивать прибрежные камни.
Мы встали над водопадом (оказалась площадочка на валуне) и смотрели вниз. Я бросил щепку в поток, но щепка куда-то так мгновенно исчезла, что я не успел проследить за ней глазом. Тонны воды, падая с высоты, сами по себе могут, наверно, убить, если подвернется какая бы то ни было живность, а тут еще круговерть и острые камни.
Я подумал, что Станислав хочет подшутить надо мной, предлагая мне бросить удочку вниз, в самый котел, в самое отчаянное клокотанье. Я смотал с катушки достаточный конец и, наклонив удилище, положил икринку на воду. А потом еще немного наклонил конец удилища. Икринку подхватило течением, закружило, завертело из конца в конец, замотало в камнях, и я, поняв насмешку Станислава, хотел поднять удочку обратно, как вдруг заметил, что удочка не поднимается, и не только не поднимается, но вроде бы и меня тянет вниз сильными, властными рывками. Я потянул сильнее, и вот из синей струи, облегченно, как хорошая пробка из бутылки, даже и со щелчком, выстрельнула серебряная рыбина.