След человеческий (сборник)
Шрифт:
Весной с отрядом муромских коммунистов он выехал на Восточный фронт. Воевал против белых в знаменитой дивизии Азина. Был ранен, а после излечения его командировали в Москву на курсы партийных и советских работников.
Гражданская война к тому времени окончилась, и после курсов Акима оставили в Москве работать в судебно-следственных органах Краснопресненского района.
Работал он добросовестно, и жилось ему в Москве хорошо. Но все-таки тянуло в деревню, на родину. А тут еще приехали из Нармучи товарищи юных лет и стали уговаривать: приезжай, вместе будем деревенскую жизнь перестраивать.
Так
Родные и друзья были рады его приезду, однако нашлись в Нармучи и такие мужички, что встретили приезжего язвительными усмешками:
— Этта, надо полагать, на побывку прибыл, Аким Васильевич?
— Нет, насовсем.
— Значит, не зря говорят, что земля круглая.
— При чем тут земля?
— А как же? Чай, не забыли, как ты в семнадцатом году агитировал: «Вперед, граждане мужики, к светлой жизни!» Пошел-то словно бы и вперед, а прибыл опять на старое место. Вот и выходит, что земля круглая — пойдешь по ней вперед, а придешь туда, откуда вышел.
В деревне Аким стал секретарем сельсовета, а кроме того, ему приходилось работать в небольшом отцовском хозяйстве. Тут же, в деревне, он и женился на золотоволосой Пане, дочери мещерского лесника.
С мужиками он частенько заводил разговоры о том, что, ковыряясь в одиночку на своей полосе, из нужды не выберешься. Надо работать сообща, коллективно. Но коллективный труд был тогда еще непривычен крестьянину. Недаром и поговорка сложилась: «Одна голова не бедна, а и бедна, так опять — одна». Но все же молодому деревенскому большевику удалось собрать хоть и небольшой на первых порах, зато надежный круг земляков, поверивших в силу трудового коллектива.
Так осенью 1928 года возникла первая в Мещере сельскохозяйственная артель, или, как тогда называли, коммуна. Записалось в нее всего шесть семей: братья Гусевы, Яков и Селивестр Смирновы, Тимофей Бирюков и, конечно, Аким Горшков. Его и выбрали председателем, хотя он был самым молодым из них.
И бедна же была эта коммуна! Весь наличный капитал ее исчислялся в сорока рублях. На шесть семей было две коровы да старая лошадь, а всего сельскохозяйственного инвентаря — соха да телега.
Землю коммунарам выделили далеко от деревни, возле станции Нечаевская Московско-Казанской железной дороги. Тут был небольшой участок пашни, а остальные угодья представляли собою лесные вырубки, заросшие ельником и мелким березнячком.
Коммунары приняли решение выехать из Нармучи на Нечаевскую, то есть на свою землю. Но жить-то там было негде. На болотистой вырубке «возвели» они первые общественные постройки: шалаш для себя и навес для скотины. Так вот, с шалашного быта и началась история колхоза «Большевик».
Тоскливо и жутко было новоселам. Глухо гудел сырой черный лес. По ночам на вырубке выли волки. Артельная собачонка Тюльпан, дрожа от страха, забивалась под нары. В шалаше коптила семилинейная лампочка. Уработавшиеся за день мужики лежали на нарах, но сон не шел к ним. Думы о том, как жить, терзали сердце.
В Нармучи тогда мало было людей, веривших в будущее коммуны. Большинство же судило так:
— С полгода поозоруют и
Прошел слух, что блаженной старушке Устинье Суловской приснился вещий, пророческий сон: будто идут коммунары по тропочке через болото, а оно вдруг заколыхалось и утянуло их. Первым ухнул на дно Аким, а за ним другие. Только пузыри пошли над пучиной.
— Разбегайтесь, ребята, пока не поздно, — советовали коммунарам соседи из Нармучи.
Но коммунары были тверды в своем решении создать коллективное хозяйство. Ни мрачные пророчества, ни ядовитые усмешки односельчан не поколебали их волю.
А вскоре на Нечаевскую из Нармучи пришел Кондратий Иванов и попросил принять его в коммуну.
— Вступаю с семьей и имуществом, — сказал Кондратий.
Приходу Иванова Аким Горшков был особенно рад, потому что если первые коммунары были действительно бедняками, то Кондратий Иванов считался в деревне середняком, трудолюбивым и умным хозяином.
— Ты, Кондратий Иванович, посмотри сначала, как мы живем, чтобы потом не раскаиваться, — предупредил Аким.
— Знаю, как вы живете, и каждого из вас знаю, — твердо ответил Кондратий. — Все я обдумал, и решение мое бесповоротно.
Кондратия приняли, и он с семьей также переселился на Нечаевскую.
2
Теперь трудно даже представить, что люди жили в задымленном сыром шалаше, веря в какое-то уж очень далекое счастье. Но место, где стоял артельный шалаш с общими нарами в два яруса — на верхних спали женщины с маленькими детьми, а внизу мужики, — теперь обнесенное оградой, сохранилось на центральной усадьбе колхоза как память. Сохранилась и старая, выцветшая от времени фотография, на которой можно увидеть и этот громоздкий шалаш, и Акима в старом пиджачишке, в кепочке, похожей на блин, а рядом с ним длинного, костлявого Кондратия Иванова, раздумчиво озирающего пустынную вырубку. Сохранилась и ведомость с личными расписками коммунаров в получении лаптей…
На обзаведение имуществом коммуна получила в сельскохозяйственном банке небольшую денежную ссуду. На эти деньги купили лошадей и всю первую зиму занимались извозом, чтобы заработать денег на инвентарь, а весной принялись за раскорчевку пеньков и кустарника на Нечаевской вырубке. С яростным упорством поднимали они болотную целину, выворачивали кряжистые пни, вырубали мелкий колючий ельник. По вечерам, намаявшись, сидели у шалаша, и не однажды горькие сомнения— как будем жить? — одолевали мужицкие души.
Аким уговаривал:
— Встанем на ноги, будет полегче.
Муромские рабочие подарили коммуне старенький американский трактор. Работать на нем вызвался слесарь со станции Нечаевская. Но от старичка трактора толку было немного: через каждые полчаса его приходилось чинить. Соседи из окрестных деревень, заглядывавшие на Нечаевскую, с усмешкой говорили:
— Это одно название, что машина, а проку от нее нет. И вообще, дело у вас ненадежное. Вы бы уж загодя сумой запаслись, чтобы было с чем побираться идти. Не минуете этого.