След грифона
Шрифт:
Свой день рождения он встретил в компании с Бруно Хакиненом. Бруно наконец-то поведал ему всю историю с эвакуацией доверенных ему ценностей. Работа, им проделанная, поражала смелостью и своими масштабами. В течение зимы 1919-1920 года Хакинен на оленях проделал гигантский путь из Сибири в Финляндию. Чего стоил отрезок этого пути по полярному Уралу! Остается
День рождения гостя отметили так, что Хакинен неделю не мог встать с постели. И Пул, и сам Маннергейм не преминули выразить свое неудовольствие:
– Вас же предупреждали, Сергей! У человека с финской кровью не существует никакой природной защиты от алкоголя! Вы же лучше всех знаете, какую беду несет алкоголь финнам и сибирским хантам и манси!
Суровцев пристыженно молчал. Он действительно знал: употребление алкоголя сибирскими аборигенами сокращало и сокращает срок их жизни до минимума. Сорокалетний мужчина среди них почти редкость, а сорокалетняя женщина – старуха долгожительница.
Вывихнутая при приземлении с парашютом нога уже не болела. Большую часть времени Суровцев проводил в библиотеке барона. Он точно истосковался за эти годы по книгам. Запоем читал книги по военному делу. Несмотря на комплименты маршала Шапошникова, он осознавал, что двадцать лет вне профессии не проходят без следа. Нужно ли говорить, что библиотека Верховного главнокомандующего Финляндии была такова, что ей могли бы позавидовать как академии наук, так и военные академии всего мира. То и дело при чтении он натыкался на закладки и аккуратные карандашные пометки владельца. При этом барон, все так же смеясь, утверждал, что «не прочел за свою жизнь ни одной книги». Биография барона вообще была окутана тайной. Первое его образование было получено в Гельсингфорсском университете, на неизвестно каком факультете, в 1887 году, затем следовали Николаевское кавалерийское училище и Николаевская академия Генштаба. Как-то странно... Но главное то, что книги говорили больше о своем хозяине, чем сам хозяин. Для обладавшего феноменальной памятью Суровцева эти пометки на полях книг, прочитанных бароном, были совершенно бесценны. Он не просто перелистал несколько тысяч книг, учебников, пособий, статей, но получил своеобразный отзыв на них самого Маннергейма. Все было бы хорошо и устраивало, если бы страшная, непостижимая по своим ужасам война не бушевала на территории его родины. Как сказал бы о таком состоянии Соткин, «душа была не на месте».
Несколько последних дней Сергей Георгиевич провел в беспокойном ожидании очень важной встречи. Первоначально планировалось провести ее на территории соседней нейтральной Швеции, но генерал Пул настоятельно советовал этого не делать. После инцидента с немецким фельдъегерем немцы усилили свою активность как в Финляндии, так и в соседних государствах. Точку в этом вопросе поставил сам Маннергейм:
– Встретим нашего гостя на финской территории. При встрече в Швеции или Норвегии генералу Суровцеву придется дважды переходить границу. При встрече у нас дважды перейдет ее генерал Степанов. Риски равны, но у себя мы можем обеспечить абсолютную секретность, вне страны это сделать труднее. И потом, не забывайте, я хотел бы тоже присутствовать при разговоре. Общение с генералом Степановым всегда было полезно нашей стране. Готовьте для генерала Степанова «окно» на границе, – приказал барон Пулу – Пулкову.
– Как вы решили поступить с Трифоновым? – спросил Суровцев о своем недавнем спутнике.
– Не волнуйтесь о нем. Сама жизнь подсказывает, что он будет теперь вашим связным.
Суровцева неприятно поразило в этом ответе то, что для Пула было совершенно очевидно грядущее возвращение его, Суровцева, в Россию. Ему самому еще предстояло это решить, а вот Пулков – Пул в этом, судя по всему, даже не сомневается. Как, вероятно, не сомневается и Маннергейм. «Почему они так уверены в этом?» – подумал он.
И вот встреча состоялась. Степанов изменился. Но перемены эти не были переменами старости и одряхления. Он заметно похудел. Если раньше в нем присутствовали, казалось бы, неистребимая дородность и русское барство, то сейчас он скорее напоминал западного политика – подтянутого, сдержанного, порой даже чуть суховатого. Никакой бороды и никаких усов. Но за новым обликом крестника русского императора Александра III осталась прежняя широкая русская душа. Встретились тепло, с поцелуями и объятиями. Были и искренние слезы радости. Но все же какая-то незнакомая прежде сухость и в облике, и в общении была пугающе непривычна для Суровцева. Ужинали втроем – барон, Степанов и Суровцев. После ужина, за которым выпивали за здоровье хозяина, перешли в гостиную. И только здесь, впервые за вечер, стали говорить о делах серьезных, не теряя, впрочем, теплоты и не скрывая радости от встречи.
– Нужно ли говорить, Сергей! Я искренне переживал за вас, – раскуривая сигару, начал разговор Степанов. – Я почти уже не чаял вас увидеть. В общих чертах я понял, что происходило с вами в последние годы. Но несколько слов о вашей встрече со Сталиным. – Степанов говорил теперь с незначительным акцентом.
– Больше всего меня поразило нарочитое равнодушие к судьбе той части золотого запаса, которая до сих пор остается в России. Если НКВД оживлялось при каждом упоминании о нем, то Сталин, можно сказать, даже не пожелал говорить об этом. Я отдаю себе отчет, что перспектива ведения тайных переговоров и использование агентуры еще дореволюционного русского Генштаба – вопросы серьезные, но он не проявил к золоту даже простого человеческого любопытства, – спокойно, но не скрывая удивления, доложил Суровцев.
– Это как раз пусть вас не смущает, – многозначительно проговорил Степанов. – В нашей компании действующий глава страны, – кивнул он на Маннергейма, – он лучше меня вам это может объяснить. Полтонны или даже тонна золота – вещь, бесспорно, важная, но политик потому и политик, что его куда больше интересует уровень добычи золота в стране, чем кладоискательство на ее территории. И потом, вам не приходила в голову простая мысль, что за все время существования золотодобычи добыто столько золота, что оно, выброшенное в свободное обращение, может запросто обрушить мировую экономику. И еще, должен заметить, советское правительство так много занималось поиском кладов с единственной целью – показать всему миру, что располагает большими золотовалютными резервами.
Суровцев переглянулся с Маннергеймом. Барон кивнул в знак согласия.
– Я, честно говоря, до сих пор мало что в этом понимаю, – откровенно признался Суровцев.
– Вот потому и говорил Наполеон: «Политика слишком серьезное дело, чтоб доверять ее военным», – с расстановкой произнес Маннергейм. – Надеюсь, я вас не обидел. Я ведь тоже военный. Мне тоже порой кажется, что все войны и революции последнего времени для того и начинаются, чтобы во время катаклизма изъять из обращения лишнее золото, – то ли в шутку, то ли всерьез добавил барон. – Вот и получается, что золото тамплиеров или золото инков, а то еще чье-то золото куда-то время от времени исчезает. А то, что банки мгновенно реагируют на появление большого количества золота на валютно-финансовом рынке, – неоспоримый факт.
– У клада два родителя. Отец – достаток. Мать – нужда, – почему-то вспомнил Суровцев слова Тимофея Прокопьевича Кураева.
– Как точно сказано! Что значит – русский язык! Кто это сказал? – живо заинтересовался цитатой барон.
– Один сибирский купец.
– Знал, что говорил, – улыбаясь, подтвердил Степанов. – Не скрою, меня радует, что советская разведка отследила мою скромную роль в разгроме белогвардейского подполья, которое закономерно стало слепым орудием по дальнейшему разрушению России. Я также удовлетворен, что русская разведка и контрразведка прочла в моих действиях подсказку по ликвидации Троцкого, Савинкова, Рейли, Коновальца и других. Как это ни горько осознавать, но русская революция вытолкнула на поверхность мира и вершины власти таких подлецов, что на их фоне даже Сталин выглядит фигурой достойной.