След грифона
Шрифт:
– Вот что, доченька, – сердито выговаривал дочери Тимофей Прокопьевич Кураев, – по большому счету мне все равно, кто будет отцом моих внуков. Ты не глупа и, думаю, способна выбрать достойного мужа. Но меня беспокоит другое... Будущее моих внуков. Сергей, на мой взгляд, не лучшая кандидатура в мужья, но он мне хотя бы понятен. А чего ожидать от какого-то матроса?
Знал бы отец, что именно эта непонятность и простота одновременно прежде всего и увлекла его дочь в Железнове.
– Ну что ты опять молчишь? Кстати, я считал и продолжаю считать, что именно благодаря
И это тоже было понятно Асе. И это же больше всего ее мучило. Невольные слезы потекли по ее щекам.
– Ну ладно. Довольно, – проговорил Кураев. – Все равно ты привыкла все делать по-своему, и я, как всякий отец, всегда на твоей стороне. Ступай и успокойся. Не хватало еще, чтобы ты опять впала в меланхолию.
Это молчание и эти слезы живо напомнили Тимофею Прокопьевичу о не столь давней беде, даже горе, которое пришло в семью после памятного пожара.
Был разговор на животрепещущую тему и между тетушками Сергея.
– Знаешь, Мария, – задумчиво говорила Маргарита Ивановна, – я даже рада, что все так закончилось. Эта девочка мне никогда не нравилась.
– Я, ты знаешь, тоже не в восторге от нее, – отвечала Мария Александровна. – Но все еще только начинается. И самое страшное то, что неизвестно, когда и чем все это закончится.
– Заметь, она совсем перестала к нам заходить. Стыдно, наверное.
Страсти кипели и у Пепеляевых.
– Ничего я в этой жизни не понимаю, – как всегда громко, вещал Анатолий, оскорбленный до глубины души таким отношением к своему другу. – Это надо додуматься! Барышни предпочитают матросню русскому офицерству! Вместо боевого офицера, красавца, умницы – рядовой матрос! Получите! Встречу на улице, морду разобью!
– Как ты его узнаешь, интересно? – попыталась урезонить мужа Нина.
– Слава Богу, не так много матросов шляется по городу. Буду бить морду всякому моряку, который попадется!
– Погоди, не кипятись. Сергей ей не муж. Они даже не помолвлены.
– Задета не только честь Суровцева, но и моя. Он мой верный товарищ! Ну, Аська! Ну... – Не найдя приличного слова, он только махнул рукой. – Убить ее мало!
Железнов оказался взрослым мальчишкой. Если Суровцев, воспитанный в военных учебных заведениях, отличался сдержанностью в проявлении чувств, то Павел Железнов был весь как на ладони. На его лице можно было прочесть все чувства. Он напоминал Асе львенка. В нем Ася чувствовала будущую, еще не сформировавшуюся до конца львиную силу. Близость с ним оказалась тоже иной и незнакомой. Если Сергей был более нежен и приводил ее к высшему пику блаженства через череду сумасшествий, то с Павлом она испытывала это сумасшествие и блаженство почти сразу, при первых минутах близости. И они без сил замирали в объятиях друг друга. Это было не хорошо и не плохо. Это было просто иначе, чем с Сергеем. Как у многих молодых женщин, у Аси возникала и такая греховная мысль: если из них двоих сделать одного человека, то это был бы идеальный любовник. Сергей был более изощренным в любви. Но никто не мешал Асе сделать из Павла все, что она захочет. Тем более что он во всем был ей послушен и покорен.
– Ты во всем прилежный ученик, – шептала она ему в постели.
– Но согласись, и самообразование приносит свои плоды, – отвечал он улыбаясь.
Ася непринужденно смеялась, запуская тонкие пальчики в светлые кудри возлюбленного. Шептала:
– Ты львенок. Мой львенок.
На свои деньги Ася сняла опрятную и аккуратную комнату недалеко от университета в доходном доме по улице Александровской. Там она и поселила Железнова. Плохо было только то, что почти рядом, на улице Дворянской, жили тетушки Сергея. Объяснения с ними было не избежать, но она, как могла, оттягивала эту неприятную для нее минуту. Уроженец Екатеринбурга Железнов полюбил Томск. В другое время он бы съездил к родителям, но сейчас он просто не хотел расставаться с Асей. Встречались они сначала только днем, но со временем Ася все чаще стала оставаться ночевать по этому адресу. Наконец стала здесь просто жить, все реже навещая родителей.
В один из солнечных апрельских дней Железнов, который безрезультатно ходил по городу в поисках работы, явился на квартиру необычайно радостный и возбужденный. В руках у него был сверток, в котором оказался набор продуктов.
Но не это поразило и расстроило Асю. Через плечо моряка на тонком длинном ремешке болталась деревянная кобура с тяжелым «маузером».
– Что это? – спросила она, кивнув на оружие.
– «Маузер», – как ни в чем не бывало ответил Железнов.
– Изволь объясниться.
– Я нашел работу, – улыбаясь, сообщил моряк.
Он хотел поцеловать Асю, но та, вытянув вперед руку, отстранилась.
– С сегодняшнего дня я работаю в губернском ревтрибунале, – сообщил он.
– Павел, ты с ума сошел!
– Напротив.
– Хорошо. Рассказывай.
– Да разговор давно уже был. Я по политическим взглядам, как ты знаешь, анархист.
– Дурачок ты, а не анархист.
– Я не хочу с тобой ссориться. Если будешь перебивать, то я не буду с тобой разговаривать.
Ася вдруг поняла, что переоценила степень своего влияния на Железнова. На милого львенка он сейчас не был похож. Не походил он и на льва. Скорее напоминал голодного волка. Милая ее сердцу улыбка в секунду превратилась в хищный оскал.
– Контра зашевелилась. В городе зреет офицерский заговор, – продолжал Павел. – У меня сегодня был серьезный разговор сначала в совете, а потом в трибунале. Разговор был об объединении всех революционных сил и партий. Большевики понимают, что одни в случае опасности не справятся с контрреволюцией. Сама знаешь, сколько в Томске одних только офицеров! И регистрироваться, сволочи, не желают. Но и так понятно, что их здесь тысячи три, не меньше.
Ася знала. Она лучше Железнова знала, что зреет офицерский заговор. Кто-кто, а она-то знала, что тот же Пепеляев не сидит сложа руки. Но зачем Павел влезает в политику? Короткое счастье, осветившее ее жизнь, последний месяц заслоняли грозовые тучи революции. И уж совсем выбила ее из колеи та простая мысль, что где-то далеко, на юге России, Сергей Мирк-Суровцев воюет в составе Добровольческой армии против большевиков, на службу к которым сегодня поступил Павел.
– Я больше ничего не хочу от тебя слышать. Или ты бросаешь эту, с позволения сказать, работу, или же мы расстаемся.