След грифона
Шрифт:
Он встал. Подошел к ней. Нежно взял ее руку и так же нежно поцеловал в поклоне ее холодные пальчики.
– Прощай, – тихо произнес он, выпрямившись.
Несколько секунд он смотрел своими голубыми глазами в ее зеленые, точно старался их запомнить. Затем весьма обыденно повернулся и вышел, оставив женщину одну. «Это не так! Точнее, не совсем так!» – хотелось крикнуть Асе в ответ на его слова. Но своим поведением он не оставил ей ни одного шанса что-то изменить. Он оказался неожиданно цельным человеком. Он не устраивал сцен ревности, не упрекал ее и даже ни разу не повысил голоса. Мало того, признался в любви и при этом ушел. Ушел, и это было ей понятно, навсегда.
Вечером
На смену апрелю пришел май, и 29-го числа подпольная организация офицеров под давлением Анатолия Пепеляева решилась на вооруженное выступление с целью свержения власти большевиков. Действия мятежников отличались такой неорганизованностью, что трудно было даже представить. Захватить ключевые объекты города, такие как телеграф, телефонная станция, вокзалы, они не смогли. Выступили не одновременно. Везде их встретили ружейным и пулеметным огнем. Потеряв одного человека убитым и более десятка ранеными, офицеры отступили. Но и большевики не смогли уничтожить организацию.
Через день, 31 мая, на всем протяжении Транссибирской магистрали от Пензы до Владивостока восстал против большевиков многотысячный Чехословацкий корпус.
Сформированный из военнопленных стран – союзниц Германии, корпус предполагалось использовать на европейском театре военных действий против Германии. По условиям Брестского мира корпус должен был двигаться во Владивосток, оттуда во Францию и уже в составе союзных войск вступить в войну с Германией. По требованию немецкого посла Мирбаха кровавый истерик русской революции Троцкий отдал приказ разоружить чехов. Так называли и венгров, и румын, и сербов с хорватами, которые были в составе корпуса. Чехи подчинились, оставив на каждый эшелон по 150 винтовок и несколько пулеметов. Этого Москве показалось мало. Последовал приказ остановить все эшелоны, разоружить чехов окончательно и водворить в концентрационные лагеря. Не захотелось чехам в лагеря. Не поняли они Совет народных комиссаров, и за несколько дней от советской власти в Сибири остались, как говорится, рожки да ножки...
Томские большевики, в основном начальство, не дожидаясь второго выступления офицерского подполья, погрузились на два парохода и отбыли в неизвестном направлении. С одним из этих пароходов покинул город и чекист Павел Железнов. Как моряк, он был одним из ответственных за эвакуацию по воде.
После переворота Пепеляев занял должность начальника Томского гарнизона и приступил к формированию Средне-Сибирского корпуса. Командуя созданным им корпусом, за три летних месяца он с боями проделал путь в три тысячи верст от Томска до Забайкалья, где на станции Оловянной соединился с казачьими частями атамана Семенова. Среди 3793 офицеров, составлявших 58 процентов от общей численности этого соединения, был и Александр Александрович Соткин. Вместе с Пепеляевым он проделал этот путь, и судьба его сделала очередной резкий поворот.
Глава 20. Обратный путь
Трудно сказать, чем могли бы закончиться для Соткина и Ахмата эти события начала лета. В течение недели в Томске было арестовано не менее десяти человек из руководства города, а также несколько работников городского управления НКВД. В городе работала большая группа сотрудников краевого управления НКВД, специально прибывшая из Новосибирска в Томск. По городу прокатилась волна арестов, как это было в 1937 году. Также было проведено несколько крупномасштабных облав и таких же масштабных обысков в Заисточье и Черемошниках. Два самых криминальных и неблагополучных района города были прочесаны чекистами и милицией несколько раз. Томичи сначала думали, что пошла еще одна волна репрессий, но спустя неделю в городе опять заговорили о золоте Колчака.
Как это было двадцать лет назад, Александр Александрович Соткин почувствовал, что его снова, как волка, обложили со всех сторон. Уголовный мир очень быстро связал аресты, облавы, обыски, а также разговоры о золоте с появлением в Томске Соткина. Соткин понял, что уголовники его сдадут органам без зазрения совести, чтобы купить относительный покой. И кровавый разговор с ворами был впереди. Но всем скоро будет не до мифического золота. Ну нашли слиток у кого-то из начальства! Ну опять было изъято при обысках сколько-то золотых монет царской чеканки! Кто сказал, что это и есть легендарное золото адмирала Колчака? Мало, что ли, коммунисты-руководители понахапали за прошедшие годы? Цыгане. Уголовники. Да мало ли к кому в руки могло попасть большое количество золота! Всполошились. Нашли повод.
Уже засобирались восвояси новосибирские чекисты. Вновь назначенные, вместо арестованных, чекисты томские занялись другими делами, вздрагивая при любом воспоминании о проклятом золоте, поиски которого в очередной раз стоили жизни их товарищам. Но и Соткину нужно было как-то устраивать и решать свою дальнейшую судьбу. Он выполнил поручение Суровцева, но был абсолютно убежден, что на этот раз бывшему генералу-белогвардейцу вырваться из рук чекистов не удастся. Лубянка не то место, из которого, как говорится, с чистой совестью на волю. Будь ты хоть трижды святым, а оттуда не выйдешь! «Сатана там правит бал», – мысленно пропел музыкальный Соткин эпитафию Мирку-Суровцеву словами бессмертной оперы Гуно. Затем, вспомнив о репрессированных за эти дни чекистах и должностных лицах, со зловещей улыбкой добавил: «Люди гибнут за металл...»
В то утро Соткин вооружился двумя «наганами», взятыми у Ахмата. Положил револьверы и запас патронов к ним в ящик с плотницким инструментом. Устроившись с помощью своей сожительницы Надежды в жилищно-коммунальный отдел плотником, он за последний месяц уже примелькался в не столь большом городе. Вид мастерового человека с деревянным открытым ящиком в руках не вызывал ни у кого подозрения. Кто бы мог подумать, что на дне его, под набором долот, рубанками, ножовкой и пилами, под гвоздями, обернутыми в замасленные тряпицы, в таких же тряпицах покоится оружие и патроны к нему. Побрился и помылся с утра. Надел свежее белье. Как перед боем. Так он встречал утро 22 июня 1941 года, воскресенье.
Интересное свойство человеческой памяти. Два дня того десятилетия все очевидцы всегда вспоминают как солнечные и безоблачные. Но если весенний день 9 мая 1945 года остался в памяти как солнечный день долгожданного окончания войны, то летний, воскресный день 22 июня 1941 года, день начала этой войны, тоже запомнился как солнечный. Человеческая память непроизвольно зафиксировала четыре последовавших военных года как годы пасмурные, малосолнечные, с очень холодными зимами. В Томске 22 июня, говоря языком метеорологов, была переменная облачность, о чем неоспоримо свидетельствуют сделанные в тот день на улицах города фотографии. Между тем очевидцы продолжают утверждать, что был солнечный день. Соткин смотрел на мир трезвыми глазами реалиста и циника. День для него был пасмурным.