След в пустыне
Шрифт:
Романов молча барахтался, стараясь вырваться из цепких лап старшины.
— Ладно уж, — сказал Иван, но только он разжал руки, как Романов едва не нанес ему удар ребром ладони по выступающему кадыку. Иван быстрым движением отвел его руку.
— Видал! — с гордостью заметил он. — Кое-чему я их все-таки научил… Давайте-ка, братцы, выпьем по-фронтовому за счастливую встречу. (Час назад, увидев меня в окне вагона, он спрыгнул с платформы догнавшего нас воинского эшелона и вместе с Романовым ввалился в мое купе.)
Поставив рядом три стакана, Иван отвернулся и на слух налил ровно по сто граммов водки в каждый стакан, ни капли больше, ни капли меньше. В этом тоже был особый шик фронтового старшины, на всю жизнь усвоившего привычку делить строго поровну все, что можно съесть и выпить.
— Вот это тренировочка! — с восхищением протянул заглядывавший к нам из соседнего купе толстяк в тюбетейке, как видно, любитель поживиться за чужой счет.
— Давай стакан! — властно сказал Савчук и так же, не глядя, налил толстяку точно отмеренную порцию водки.
— Я считаю, сила у вас исключительная, — подсаживаясь к нам и с благоговением принимая стакан, проговорил толстяк. — Ежели перед публикой выступать, из этих, хе-хе, пятаков большие рубли выжимать будете.
— Перед публикой, говоришь? — помрачнев, переспросил Иван. — Рубли выжимать? А это ты видел? — Он рванул на себе рукава гимнастерки. — Вот она, вся тут история с географией Великой Отечественной войны!
Иван протянул покрытые шрамами руки.
— Березина! Волоколамск! Карельский перешеек! — показывал он голубые и розовые рубцы. — А это, дорогой товарищ пассажир, — распахнул Иван ворот гимнастерки, — бывшее логово фашистского зверя, немецкая столица Берлин!
Словно стыдясь своего порыва, он нахмурился и аккуратно застегнул гимнастерку.
— Уйди! — бросил он толстяку.
Толстяк, опрокинув стаканчик в рот и торопливо пробормотав: «Ваше здоровье», мгновенно исчез.
— Вот, — с горечью проговорил Иван. — Всякая мразь теперь в советчики лезет!
Романов молчал. Молчал и я, хорошо понимая состояние друга.
— А помнишь, Сергей, Кюстринскую переправу? — обратился ко мне старшина. — Да и сам Кюстрин, когда немцы из форта вышли к нашим боевым порядкам? А? Послушай, Ромашка…
Он начал рассказывать о событиях под Кюстрином, и мне во всех подробностях вспомнился тот день, когда мы с Савчуком наводили порядок на переправе.
Взять Кюстрин и форсировать Одер значило для всего нашего фронта получить ключи к Берлину.
Плацдарм за Одером вот уже сутки удерживали гвардейцы, отбивая контратаки немцев. В Кюстрине шли уличные бои, потом немецкий гарнизон укрылся в городской крепости между Одером и Вартой. Нас троих — Ивана, меня и разведчика Гайфулина — послали на плацдарм, который наши части расширяли, оставив позади себя окруженный город. Мы должны были корректировать огонь наших орудий.
Мы подходили к переправе — настилу, уложенному на понтонах, когда раздалась команда: «Воздух». От дороги, ведущей к переправе, сплошь забитой машинами, повозками, пушками, танками, во все стороны побежали солдаты.
— Летит! Самолет-снаряд летит! — послышались крики.
В конце войны гитлеровцы стали бросать на переправы и скопления наших войск начиненные взрывчаткой старые самолеты.
Спрыгнув в воронку, мы старались разглядеть в западной части неба этот самолет-снаряд. Иван дернул меня за гимнастерку:
— Смотри на солнце, оттуда заходит!
Теряясь в слепящих лучах низкого солнца, окруженные разрывами зениток, летели два самолета, словно посаженные один на другой. Мы видели, что они идут прямо на нас.
Неожиданно верхний отцепился от нижнего, взревев мотором, круто взмыл вверх и помчался обратно. Нижний, все увеличиваясь в размерах, неотвратимо шел на цель.
— Ложитесь-ка, братцы, да затыкайте уши. Береги рацию, — скомандовал Иван, но мы еще несколько секунд смотрели на доставленный таким необычным способом самолет-снаряд и только в последний момент упали на дно воронки, закрыв головы руками. Рвануло так, что волной нас выбросило из воронки, оглушило, засыпало землей. Очнувшись, я увидел бледное лицо Ивана и на его комбинезоне, надетом поверх формы, капли крови, стекавшие из рассеченного лба. Гайфулин, целый и невредимый, смотрел широко открытыми глазами на старшину, срывал оболочку с индивидуального пакета.
— Где моя каска? Куда девалась каска? — озираясь, повторял Иван, бинтуя себе голову. Ранение было неглубокое: как видно, каска все-таки приняла на себя удар то ли осколка, то ли камня.
Мы спросили Ивана, может ли он идти.
— Как не идти! — воскликнул он. — Смотри, что делается!
Переправу скрывало густое облако пыли и дыма. Языки пламени поднимались к небу, трещали рвущиеся в огне патроны. Доносились крики и ругань, солдаты бежали к дороге и от дороги. В это время глухо ударили разрывы на плацдарме. Противник начал артиллерийскую обработку переднего края.
— Гайфулин! — приказал старшина. — Узнай, цела ли переправа. Пошли, Сергей, надо ликвидировать пробку: если еще один такой прилетит, будет каша.
Мне казалось, что невозможно растащить это скопище машин и орудий.
— Тут, как на сплаве, — словно угадав мои мысли, сказал Иван, — найдешь бревно, которое весь затор держит, — и пойдет…
Таким бревном оказалась машина, съехавшая правой стороной в кювет в каких-нибудь ста метрах от спуска к воде. Выехать на дорогу эта машина уже не могла, но трое залепленных грязью солдат под натужные завывания мотора и команду сержанта, отворачиваясь от комьев, летевших из-под буксующих колес, пытались вытащить машину.