След в заброшенном доме
Шрифт:
Иван поморщился.
«В нужный час гости не явились, хозяева забеспокоились. Они отправят весточку своим законспирированным командирам, и тем станет ясно, что группа Федоренко провалена. Или еще не поздно, есть разбег? Ведь группа не может явиться на место по сигналу точного времени, – лихорадочно размышлял он, поглядывая на арестанта. – Срочно переодеть двоих наших, например Еременко с Моргуновым, приобщить к ним Острового и их отправить на Баумана под видом прибывших гостей? Это глупо. Моргунов и Еременко никакие не диверсанты, что видно невооруженным глазом. Нужна подготовка,
Осокин вызвал конвойного, приказал ему следить за арестантом, а сам покинул комнату и припустил по коридору. В отделе перед рассветом было тихо. Допросы закончились.
Моргунов и Еременко пили горький чай из алюминиевых кружек, из последних сил сопротивлялись сонливости. Луговой прекратил эти попытки, уронил голову на стол и спал мертвецким сном.
– Какая прелесть! – воскликнул Осокин. – Человек живет настоящей полноценной жизнью.
– Жалко будить, – объяснил Моргунов. – Мы же не фашисты. Молодому организму требуется крепкий здоровый сон. Он отключился-то пару минут назад.
Капитану пришлось треснуть кулаком по столу. Луговой подлетел как ошпаренный, заморгал.
– Пора, красавец! Забыл, где находишься?
– Все помню, товарищ капитан, – пробормотал молодой сотрудник, зевая до хруста в челюсти. – Родина сказала, что не время расслабляться. Я же просто так, на минуточку.
Войско выглядело донельзя уставшим, но задача ему ставилась четко и лаконично.
– Ничего, пробежитесь по свежему воздуху, и весь сон с вас как рукой снимет. Взять машину, через десять минут быть на Баумана. Да не подъезжать с грохотом и лязгом, работать скрытно, выйти за несколько зданий до того места, окружить участок. Если в доме кто-то есть, не брать, только следить. Если они вас срисуют, тогда разрешаю захват, но тоже без шума, деликатно, черт возьми! Выяснить, кто проживает в доме, опросить соседей.
Подчиненные ушли выполнять задание. Остался чай в алюминиевых кружках. Иван допил остатки из обеих емкостей и погрузился в невеселую думу. Сон опутывал его, он стряхнул с себя наваждение, зашагал обратно.
Островой не шевелился. Караульный зевал.
Иван отпустил солдата, выбил папиросу из пачки, постучал мундштуком по столу, искоса глянул на арестанта и спросил:
– Курите?
– Пытался бросить несколько раз, – разлепил губы Островой. – Да, курю.
– Тогда двигайтесь сюда. Нянек нет, чтобы к вам с пепельницей бегать.
Островой неловко переместился к столу вместе с табуретом, который почему-то не был прикручен к полу, помял папиросу дрожащими пальцами. Курил он с наслаждением, высмолил папиросу в несколько затяжек, раздавил в пепельнице, но сделал это плохо. Окурок продолжал тлеть, распространять неприятный запах.
Иван раздраженно поморщился, отодвинул от себя пепельницу и проговорил:
– Продолжайте, Алексей Егорович. Вы сказали не все, я это прекрасно вижу. Давайте не будем юлить.
– Хорошо. – Островой сглотнул. – Вчера было двадцать четвертое число. Уже наступило двадцать пятое. В районе двух часов дня я или Федоренко должны находиться на городском рынке. Этот район называется Маковка, что-то вроде площади рядом с закрытой церковью. На нее выходят улица Кирова и несколько переулков…
– Я знаю, где находится городской рынок, – перебил арестанта Осокин. – Там произойдет встреча с Циклопом?
– Нет, не думаю. Скорее с представителем Циклопа. Мы должны держаться северной части базара, той, где находятся стационарные торговые ряды. К нам подойдут. Условная фраза: «Вы уронили спички, возьмите». Отзыв: «Я не ронял, но охотно возьму».
– Что дальше?
– Дальше скажут, что делать.
– То есть вас и Федоренко знают в лицо?
– Видимо, да.
Наступило продолжительное молчание.
«Все это шито белыми нитками, расползается при критическом рассмотрении, – размышлял Осокин. – Выдавать своих людей за вражеских лазутчиков? В этом немалый риск. Если Свиров напичкан немецкой агентурой, то лица оперативников, каковых тут совсем немного, могут быть им знакомы.
Как поведет себя Островой? Нарываться и геройствовать он, скорее всего, не будет. Страх за Серафиму Ульяновну и крошку-дочку сильнее ненависти к большевикам. Но по нему же видно, что он опустошен, выжат и, хоть тресни, не будет вести себя естественно. Дать человеку поспать, накормить, приободрить?
Ничего другого не остается. Терять нам нечего. Хоть какой-то шанс дотянуться до осиного гнезда. Немцы в любом случае узнают, что группа Федоренко потерпела фиаско».
– Почему вы так на меня смотрите? – спросил Островой и поежился.
– А вы догадайтесь, Алексей Егорович. Могу поздравить. У вас появилась возможность частично искупить свою вину. Не обещаю, что приму вас в штат, но в случае согласия гарантирую уважительное отношение, несколько часов на восстановление сил и дальнейшую жизнь, насыщенную событиями.
Поспать капитану удалось минут сорок, между докладом начальству и появлением троицы оперативников. Солнце уже взошло, начинался новый день в жизни прифронтового города.
Сия троица была отнюдь не божественная. Все злые, изжеванные, взъерошенные, но хотя бы живые. Докладывал Моргунов, старший по званию и по возрасту.
Незадолго до рассвета группа прибыла на улицу Баумана.
– В гараже опять забыли заправить нашу машину, – пожаловался товарищам Луговой. – Дотянули до начала улицы. Там она и стоит. Пусть приходят и толкают. А представьте, если бы это был самолет?
Остаток пути офицеры преодолели пешком, костеря механиков-вредителей.
Дом располагался в глубине частного сектора, место глуховатое, рядом овраг. Район еще спал, так что обошлось без свидетелей. Через переулок контрразведчики просочились на территорию, залегли, стали наблюдать за домом.
Свет там не горел, не было никаких признаков жизни. Казалось бы, ничего удивительного. Ночь на дворе, хозяева спят. Но ведь они должны ожидать гостей.
Лейтенант Еременко отыскал ту самую заднюю калитку. Место для проживания злоумышленники выбрали удобное. Приватность обеспечена, дом со стороны улицы и переулка закрыт сараями и деревьями, к задворкам примыкает баня. На крыльце стояли рваные башмаки.