След Заур-Бека

Дружинин Владимир Николаевич

— Это раненые с «Меридиана».

Я спрашивал, откуда такая уверенность. Мне объяснили, что на месте котлована стоял дом кулака Карху. Моряков закопали у самого дома. А в первые дни оккупации — как раз во время гибели «Меридиана» — у Карху размещался Зайдель со своими, подручными.

На следующей странице альбома вы увидите дюжего парня, круглолицего, со свисающими на лоб волосами. Это один из грабарей, нашедших могилу. Меня поразила чудесная детская улыбка этого великана, и я старался уловить её, когда рисовал портрет по памяти — в вагоне. Почти всегда на лице грабаря была если не улыбка, то отблеск её. Когда же исчезал и отблеск и парень становился совсем серьёзным, невольно

думалось, что не поздоровится тому, кто попадёт под его ручищу. Сидя у края могилы, грабарь сказал:

— Эх, жаль, удрали злодеи!

— Плачет петля по ним, — отозвался другой грабарь.

Они пришли в Алуксне на строительство рыбокомбината. На берегу, за дюнами, уже поднялись стены цехов, а здесь, на месте усадьбы Карху, будут коттеджи рабочего посёлка. Строители радовались тому, что война позади, что мирная жизнь снова расцветает на родном побережье, — и вдруг находка в котловане словно отбросила их назад. Оглядывая их, я видел, — каждый думает сейчас и о своих пережитых бедах. Я вспомнил мать, погибшую в Ленинграде во время блокады. Да, в самом деле, тяжело сознавать, что многие преступники ушли от кары и, больше того, продолжают действовать против нас.

— Зайдель, например, жив-живёхонек, — думал я. Он обосновался в Западной Германии и служит новым хозяевам. Попрежнему у него шайка подручных. И, быть может, сейчас какой-нибудь из этой шайки пробирается к нашей границе.

Как вы, наверно, догадались, я ездил в Алуксне не только для того, чтобы дополнить список злодеяний коменданта Зайделя. Полковник Лухманов послал меня с заданием — попытаться выяснить имена погибших. Но это оказалось нелёгким делом. Документов, конечно, не было. Между тем, если не бумаги, то обложки могли бы уцелеть. Но, очевидно, документы остались в руках у гитлеровцев. И значит, тем более важно найти хоть какие-нибудь признаки, позволяющие установить личность. Ведь Зайдель мог пустить в ход захваченный документ, снабдить им лазутчика. И как знать, возможно, этот лазутчик и теперь находится на советской земле.

— Есть основание предполагать, — сказал Лухманов, напутствуя меня, что Зайдель оставил у нас «корешки». Поэтому не упускайте ни одной детали. Как писал один восточный поэт: «Не всякое тёмное пятно в пустыне есть тень камня. Иногда это — притаившийся тигр». Пусть иная деталь кажется вам мелкой, ничего не значащей, — не отбрасывайте её. В дальнейшем она может вам открыть многое.

В меру своих способностей я старался выполнить это указание.

Приехал я в воскресенье и не хотел тревожить Лухманова, но он сам позвонил мне.

— Ничего срочного нет, — сказал я. — Отдыхали бы, товарищ полковник.

— Что-нибудь привезли?

— Кое-что. Очень мало.

— И то хорошо, — сказал он. — Жду вас.

Когда я вошёл к нему… Впрочем, я ещё толком не познакомил вас с Лухмановым. Внешне он ничем не примечателен. Говорят, что профессия накладывает отпечаток на человека. Лухманов, по-моему, представляет исключение из этого правила. Пожалуй, его скорее можно принять за учёного. Да, за учёного, — особенно когда он у себя дома, в своей комнате, где со всех четырёх стен смотрят плотные шеренги книг, а на столе громоздятся тетради с выписками. Тут и синие ученические тетрадки и толстые конторские книги, которые Лухманов особенно любит. Он не пропускает ни одной новой книги по марксистско-ленинской теории, по истории, следит за художественной литературой, за критикой. И вот что самое удивительное, — как он находит на всё время!

Впрочем, когда я вошёл к нему, он не читал. Две девочки-близнецы — Таля и Зоя — забрались к нему на колени, заставив отложить томик Фадеева.

— Ну вот, зайчика вам нарисует дядя

Андрюша, — сказал он со смехом, завидев меня. — Попросите его.

Девочки тотчас подбежали ко мне. Но в это время строгий женский голос за перегородкой произнёс негромко:

— Пора спать.

Словно ветром их сдуло. Мы остались одни с Лухмановым. Он пристально разглядывал мой вещественный отчёт о поездке — маленький, потемневший металлический кружок. На нём едва проступала фигура спортсмена, подбрасывающего мяч. Это был призовый жетон — награда волейбольной команде, завоевавшей первенство.

— Больше ничего? — спросил Лухманов.

— К сожалению, всё, — ответил я. — И то странно, как жетон сохранился. Верно, гитлеровцы не заметили его при обыске. Все личные вещи, не говоря о документах, они отобрали у моряков.

— Ясно, ясно, — сказал Лухманов, поворачивая кружок в пальцах. — Он много радости доставил кому-то. Кому — вот вопрос? Надо выяснить, Саблуков.

Следующий мой разговор с Лухмановым по этому делу состоялся недели через две. Всё это время я наводил справки. Я узнал, что жетон был выдан в 1940 году команде военно-морского училища имени Фрунзе. Запросили данные обо всех участниках соревнований и остановились на одном — Сергее Казанцеве. Он был призван в начале войны на Балтийский флот, дрался с немцами на острове Саарема, затем, как сообщали официальные источники, пропал без вести. Вероятнее всего, что именно он попал в лапы Зайделя. Затем я, следуя инструкции Лухманова, принялся разбирать бумаги гестаповского архива, захваченного нашими войсками при наступлении.

В этом архиве хранились донесения и из комендатуры в Алуксне, и можно было ждать, что в каком-нибудь из них найдётся упоминание о Казанцеве.

Развязывать затхлые, пахнущие горькой, ядовитой плесенью папки, разбирать писанину всевозможных гитлеровских чинуш — занятие не очень весёлое. К тому же, немецкий язык я знаю неблестяще и нередко тонул в длинных, тягучих, тяжёлых фразах, как в болоте. Пять дней прошли впустую. Однако надежда на успех не покидала меня. Почему? Должно быть, потому, что я глубоко, с юношеской восторженностью верил Лухманову. Не зря он направил меня на эти поиски! И, может быть, в конечном итоге кровь младшего лейтенанта Казанцева и его двух товарищей не останется без отмщения! Эти мысли поддерживали меня. Какова же была моя радость, когда на листке, густо, дочерна заполненном машинописью, вдруг возникло — «Казанцев». Я перечитал несколько раз, сомнений не было.

«Список вещей, изъятых у расстрелянного Сергея Казанцева», — стояло в заголовке. Резолюция сверху гласила — «полковнику Штадтлер вместе с предметами». Уцелел картонный ящичек, приготовленный для доклада начальству. Я разложил на столе вещи, пронумерованные согласно описи, — перочинный нож с кривым лезвием, сильно сточенным, носовой платок без инициалов, автоматический карандаш, простой портсигар из карельской берёзы с проломленной крышкой. Тускло, невесело выглядели эти предметы, принадлежавшие когда-то молодому человеку, который смеялся, мечтал о будущем, брал призы на соревнованиях по волейболу. Я сверил содержимое ящичка с описью, и мне бросилось в глаза, что двух вещей не хватает.

«Ключ» — стояло в перечне под номером третьим. Но никакого ключа не было. Не было и неотосланной записки Сергея к товарищам по части.

После этого я ещё дня два поработал в архиве, пока не просмотрел все бумаги из комендатуры Зайделя: Казанцев больше не встречался мне. Зайдель в своих реляциях обстоятельно и напыщенно распространялся о мерах, предпринятых им против партизан, раза три упоминался кулак Петер Карху как «дружественно настроенный местный житель» и автор доносов. Вот и всё.