След зверя
Шрифт:
— Письмо! — приказал гром, гремевший в мозгу молодого монаха.
Его взгляд упал на ноги, обутые в сандалии. Они так налились, что кожаных ремешков, впившихся в опухшую плоть, не было видно.
Он поклялся спасти письмо ценой своей жизни. Не совершил ли он преступления, съев его? Он поклялся. Следовательно, он должен отдать свою жизнь. Он повернул голову, пытаясь определить высоту ежевичного океана, среди которого он надеялся найти убежище. Что за глупость! Казалось, этот океан дышал, волновался. Ветви ежевики поднимались, падали, затем вновь делали вдох. Он воспользовался долгим выдохом враждебного окружения, чтобы выпрыгнуть наружу и пуститься
Когда до него донеслось эхо галопа, он уже не знал, бежал ли он несколько часов или несколько секунд. Он широко открыл рот, чтобы набрать побольше воздуха. Кровь подступила к самому горлу, и он рассмеялся. Он так смеялся, что был вынужден остановиться, чтобы восстановить дыхание. Монах нагнулся вперед. И в этот момент он увидел длинную колючку, торчавшую из его груди.
Как эта толстая колючка оказалась тут? Кто вонзил этот шип в его грудную клетку?
Молодой человек упал на колени. Красный поток лился ему на живот, стекал по бедрам вниз, где его впитывала пурпурная трава.
Лошадь стояла неподвижно в метре от молодого монаха. С нее спешился всадник, призрак, закутанный в широкий плащ с капюшоном. Призрак резко вытащил рогатину и вытер о траву окровавленное древко. Он встал на колени и обыскал монаха. Ничего не найдя, он выругался.
Куда делось послание?
Охваченный яростью, призрак поднялся и грубо пнул ногой агонизирующего монаха. Он почувствовал острое желание убить его, когда иссохшие, застывшие губы молодого человека открылись в последний раз, чтобы выдохнуть:
— Аминь.
Голова монаха безжизненно поникла.
Пять длинных металлических блестящих когтей приблизились к лицу молодого человека. Призрак жалел только об одном: что его жертва больше не могла чувствовать, как когти с безжалостной яростью впились ей в плоть.
Мануарий Суарси-ан-Перш,
май 1304 года
Ужин длился бесконечно долго. Манеры сводного брата вызывали у Аньес отвращение. Неужели он никогда не слышал о знаменитом парижском теологе, Гуго де Сен-Викторе, который еще сто лет назад описывал, как надо вести себя за трапезой? А ведь теолог в своем произведении указывал, что надо «есть не пальцами, а ложкой, нельзя вытирать руки об одежду и снова класть на общие блюда недоеденные куски или остатки пищи, застрявшие между зубов». Эд шумно чавкал, жевал с широко раскрытым ртом, рукавом вытирал капли супа, попавшие ему даже на брови. Он рыгнул от удовольствия, проглотив последний кусок фруктового пирога. Отяжелев после сытного ужина, который Мабиль сумела сделать аппетитным, несмотря на строгие требования постного дня, Эд вдруг сказал:
— А теперь… Подарки для моей козочки и ее крошки. Пусть приведут Матильду.
— Но она уже, несомненно, спит, брат мой.
— Ну что же, пусть ее разбудят. Я хочу посмотреть, как она обрадуется.
Аньес подчинилась, поборов свое плохое настроение. Через несколько минут наспех одетая девочка вошла в просторный зал. Спросонья ее глаза блестели радостным ожиданием.
Эд направился к большому деревянному сундуку, покрытому джутовой тканью, который еще до ужина принес в зал паж. С большими предосторожностями Эд стал медленно развязывать веревки, разжигая нетерпение своей племянницы. Наконец он вытащил терракотовую бутылку, объявив слащавым тоном:
— Я привез вам… разумеется, моденского уксуса для вашего туалета, милые дамы. Говорят, что, несмотря на темноватый цвет, он придает коже молочную белизну, делает ее нежной как розовый лепесток, покрытый росой. Итальянские прелестницы с удовольствием пользуются им.
— Вы чересчур балуете нас, брат мой.
— Ба, безделушка, только и всего. Перейдем к серьезным вещам. Ай-ай-ай… Что я вижу на дне сундука… пять локтей [18] генуэзского шелка…
18
Локоть — 1,2 метра в Париже и 0,7 метра в Аррасе.
Это был подарок, достойный принцессы. Аньес, вероятно, вспомнила, что скрывалось за излишней щедростью сводного брата, и только поэтому не бросилась к желто-шафрановой ткани, чтобы пощупать ее. И все же она не смогла сдержаться и воскликнула:
— Какое великолепие! Но, Бог мой, на что его пустить? Я боюсь испортить его своей неловкостью.
— Тогда, мадам, подумайте о том, что все шелковые ткани мечтают коснуться вашей кожи.
Пристальный взгляд Эда заставил Аньес опустить глаза. Тем не менее он продолжал тем же игривым тоном:
— А что это за толстый кошелек из малинового бархата? Что это такое? От него исходят опьяняющие флюиды. Знаете ли вы, мадемуазель, о чем идет речь? — наклонился он к племяннице, стоявшей с раскрытым ртом.
— Конечно, нет, дядюшка.
— Тогда давайте откроем его.
Эд направился к столу и высыпал на тарелку смесь аниса, кориандра, фенхеля, имбиря, гвоздики, миндаля, грецких и лесных орехов, которой богачи любили лакомиться перед тем как лечь спать, чтобы освежить дыхание и облегчить пищеварение.
— Восточные пряности, — прошептала окончательно покоренная девочка восхищенным тоном.
— Совершенно справедливо. А нет ли в волшебном мешке подарка для моей крошки? Я полагаю, что совершеннолетие грядет семимильными шагами, не так ли, милая барышня?
Матильда прыгала от нетерпения вокруг Эда. Она выдохнула сдавленным от волнения голосом:
— Через несколько месяцев, дядюшка.
— Замечательно! Значит, я буду первым, кто пожелал вам его. Вы не сердитесь на меня за мою поспешность, не правда ли?
— О! Конечно, нет, дядюшка!
— Так какой же у нас есть подарок на совершеннолетие юной принцессы? А, а… Брошь из серебряной проволоки и бирюзы, изготовленная фламандскими ювелирами, и перламутровый гребень из Константинополя, которые сделают ее еще более прекрасной и заставят побледнеть завистницу луну…
Потрясенная девочка едва осмелилась дотронуться до броши, изготовленной в форме длинной булавки. Ее длинная нижняя губа дрожала, словно Матильда была готова расплакаться при виде такой красоты. Аньес вновь подумала, что дочери в тягость их скучная жизнь. Но как объяснить той, кто была еще ребенком, что через несколько лет этот дядюшка-чаровник будет видеть в своей полукровной племяннице лишь новый объект для утех? Аньес знала, что готова на все, только бы избежать этого. Он никогда не дотронется своими грязными лапами до нежной кожи ее дочери. К счастью, Клемана оберегало от подобных желаний и многих других вещей то, что он был мальчиком. Хотя слухи об извращенных склонностях некоторых сеньоров и доходили до Суарси, все же Эд любил девочек, едва достигших половой зрелости.