Следствие сомбреро

Бротиган Ричард

Еще остались мужчины, которые не будут стоять в сторонке и смотреть, как женщину бьют до отруба. Им плевать, что за обстоятельства привели к нокауту. Они просто откликаются, и этот человек откликнулся, хорошенько заехав тому человеку в челюсть. Отменный удар, и тот человек составил компанию женщине на мостовой. Они были так беспамятны, словно только что поженились, а толпа вокруг – чокнутая свадьба.

Дело поворачивалось весьма затейливо. Двое плакали дальше. Они столько плакали, что уже перестали быть людьми.

В человеческом теле не бывает столько слез. Как будто прямо под ними бил слезный родник, бурлил вверх по ногам и питал их безостановочный плач.

Мэр окончательно слетел с катушек.

Он больше не кричал на тех двоих, чтобы прекратили плакать, и не грозил им полицией. Он выкрикивал всякую бессмыслицу – к примеру, номерной знак авто, которое имелось у него в 1947 году.

– АЯ четырнадцать девяносто два! – кричал он. – АЯ четырнадцать девяносто два! АЯ четырнадцать девяносто два! АЯ четырнадцать девяносто два! – выкрикивал он снова и снова. Всякий раз, когда он выкрикивал номер своего авто, толпа словно бы все больше приходила в ажитацию.

Номерной знак его авто подстрекал толпу к бунту.

Уже наступил полдень, и старшеклассников выпустили на обед. Школа находилась в трех кварталах на Главной улице города, и школьники спешили по улице к столпотворению.

– АЯ четырнадцать девяносто два! – все кричал мэр. – АЯ четырнадцать девяносто два! Уже полдюжины драк бурлили в толпе, которая выросла до нескольких сотен человек, и ежеминутно подходили десятки новых. В ответ на мэрские выкрики номера авто новоприбывшие толкали всех прочих и сами начинали что-нибудь кричать.

– Я тебя ненавижу! – закричала семидесятилетняя старуха какому-то незнакомцу, которого не видела ни разу в жизни, а потом заехала этому человеку, пожилому дядьке, прямо по яйцам.

Дядька рухнул на мостовую камнем, но ухитрился открыть свой пакет, достать лимонный пирог, только что купленный в пекарне, и вмазать им старухе в коленку.

– Извращенец! – визжала она сверху, пока он лежа втирал пирог ей в колено. Ее колено выглядело странно: покрылось меренгой и желтой начинкой, и они уже стекали по ноге и заливали туфлю.

Где же полиция?

Почему не прибыла и все это не прекратила?

До участка пять кварталов, они выехали десять минут назад и до сих пор не появились. Их присутствие могло бы сдержать толпу и предотвратить национальную трагедию.

Где же они?

Тут прибыли триста школьников, и их втянуло в толпу, как бумажный кораблик в водоворот.

Через несколько минут на улице творились соития и родился ребенок. Через несколько дней появятся фотографии президента Соединенных Штатов с этим ребенком на руках: президент объявит младенца символом будущего, которое вновь объединит страну.

Ребенок был мальчиком, его назовут Ральфом, а его портрет напечатают на памятных почтовых марках.

Увы, в настоящий момент в этой одичалой толпе диких зверей дела у матери и новорожденного обстояли неважно. Мать, лежа на мостовой, истерически вопила. Она умоляла толпу не задавить ребенка. В ответ на мольбы толпа вместо этого давила мать.

Старик, получивший от старухи по яйцам, а затем отомстивший втиранием ей в колено лимонного пирога, тысячей бунтующих ног был давным-давно измолот в стариковский гамбургер.

Через несколько дней, когда тела станут просеивать для похорон, его труп не опознают. Направляясь в центр города за пирогом на ужин, старик не прихватил удостоверения личности. Взял только деньги на пирог. Его похоронят в братской могиле с двумястами двадцатью пятью другими несчастными, неопознанными и не имевшими при себе удостоверений.

Через несколько дней появятся фотографии президента подле свеженабитой могилы. Позже на могиле воздвигнут крайне элегантный монумент, и его с могилой изобразят на открытках, которые обретут немалую популярность.

Монумент, великолепное произведение искусства, закажут федеральные власти; он воплотит таланты одного знаменитого американского скульптора.

Однако мы чуточку забегаем вперед.

Вернемся к насущному.

Где же полиция?

Яйца

– У меня нет яиц, – сказал он вслух самому себе. Он по-прежнему сидел на диване. Это откровение сильно удивило юмориста. Его яичный карточный домик рушился прямо ему на голову. – В этом доме яиц нету, – сказал он.

В доме никогда не бывало ни единого яйца. Юмористу нравились яйца, но держать их в доме он не любил. Очередная его «причуда». Яйца он почти всегда ел в ресторане.

В доме не было яиц, и логического объяснения этому нет. Просто юмористу бывало капельку неуютно, если яйца появлялись. И еще он не любил их покупать. Его что-то смущало в картонках, и ему не нравилось, что яйца продаются дюжинами.

Когда он заказывал яйца в ресторане, приносили всего два яйца. С таким количеством яиц его мозг справлялся. Два яйца – это не на всю жизнь. Их просто ешь и радуешься.

Дюжина яиц – совсем другой коленкор.

Это двенадцать яиц.

Просто немыслимо думать о стольких яйцах разом.

В конце концов, в жизни время раздумий о яйцах конечно, а двенадцать яиц отнимают слишком много времени, так что он предпочитал столько яиц в доме не заводить.

Однажды он пережил раздумья о полудюжине, но все равно это слишком много яиц. Шесть яиц автоматически наводили на мысль о двенадцати – и вот он снова там, откуда начал. И еще ему не нравилась мысль о том, что картонку разрежут пополам. Ему казалось, это все равно что увечье, будто кому-то оттяпали ногу.