Следствие сомбреро
Шрифт:
Книги
– Мне нравятся ваши книги, – сказала она. – Но вы это уже знаете.
Это его огорошило. Он стоял и глядел на нее. Ждал, пока она еще что-нибудь скажет. Она не сказала. Только улыбнулась. Она так тонко улыбалась – Мона Лиза казалась клоуном, что нарочно хлопнулся на ковер.
– Хотите выпить? – спросил он, вдруг вынырнув из психического пике. Не дожидаясь ответа, отправился на кухню и раздобыл бутылку бренди и два стакана. Бренди он раздобывал лишние несколько секунд, потому что
Ему очень хотелось лечь в постель с этой тихой и прекрасной японкой, чудесным манером сидевшей на диване в его квартире. Он-то воображал, что такого не бывает. Как может у него с ней получиться? Он думал, соблазнить ее – это такая экзотическая головоломка.
Фрагменты облаками плавали у него в голове, но он не мог сложить хотя бы пару. Что ему делать?
Внезапно он очень загрустил, и безнадежность разогнала облака в голове. Он вздохнул и вернулся в комнату.
Японка сняла туфли и носки, сидела на диване, грациозно подогнув ноги, и в медитативности ее позы была чувственность. Как будто чувственность летним ветерком овевала ее тело.
Он не был готов увидеть ее без туфель и носков – и в такой позе. Он чего угодно ожидал от нее, только не этого. Всего пару секунд назад в кухне его размышления о том, как ее соблазнить, обратились в отчаяние.
Едва он увидел ее на диване, в голове совершился разворот, и он мгновенно успокоился. Все мысли про соблазнение исчезли. Он был очень невозмутим. Водрузил на стол бутылку бренди и два стакана. Не налил выпить ни себе, ни ей. Оставил бутылку и стаканы на столе, и подошел к дивану, и сел подле японки, и потянулся к ней, и взял ее руку, что. приближалась к нему.
Он нежно держал ее руку в своей.
Очень бережно посмотрел на ее пальцы, будто в жизни пальцев не видел. Они его заворожили, он видел, что они прекрасны. Не хотел их отпускать. Хотел вечно держать ее руку.
Ее рука в его руке сжалась.
Он перевел взгляд с ее руки в глаза.
Эти узкие темные космосы полнились близящейся мягкостью.
– Можно ничего и не делать, – сказала она. В голосе ее, таком нежном, была сила, которая объясняет, как чайная чашка веками хранит свою цельность, отрицая исторические перевороты и человечью суматоху.
– Прости, – сказал он.
Она снова улыбнулась и посмотрела мимо его лица в ту комнату, где стояла кровать. Ничего больше не сказав, он встал и повел ее туда. Он шел чуть впереди, держа ее за руку, но на самом деле вела она.
Спят
Они остановились у кровати, и он отпустил японкину руку. Они постояли, глядя на кровать, словно это дверь, и, само собой, это и была дверь – дверь в дом, где множество комнат, которые они вдвоем будут исследовать два года.
Последняя комната в доме – это она сегодня вечером спит в одиночестве, не желая больше его видеть, и волосы
Потом эта маленькая японка повернулась во сне – но скорее проплыла, чем повернулась. Ее сонное движение было словно яблочный цвет, что спархивает к земле в начале мая сквозь совершенно оцепенелый воздух. Ничто не движется, только соцветие, что прекращает двигаться, коснувшись земли.
Лежит, как цветок, явленный из земли, а не с неба.
Кошка подле нее помурлыкала пару секунд потом забыла, отчего мурлычет, и умолкла.
В Сан-Франциско жили 700 000 человек.
Где-то 350 000 теперь спали.
Вот сколько внимания требовал их сон.
Им и не снилось.
Похороны
Постояв и поглядев на постель, она подняла руки и распустила волосы. Их держала золотая заколка японского происхождения. Шея была длинна и бела, изгибалась вперед нежным извивом алебастра.
Американский юморист наблюдал, как она распускает волосы.
Она расстегнула заколку, и волосы абсолютной ночью обрушились назад, погрузив шею в черноту.
У нее были очень длинные волосы, доставали почти до талии, до пояса поверх белой униформы. Пояс тоже белый. Ее форма была бледная, как ее кожа.
Ее физическое присутствие – словно место встречи дня и ночи, где большинство – день, а ночное меньшинство – ее узкие глаза и полуночные беззвездные волосы.
Она повернулась, и приблизилась, точно роса на траве ранним утром, и ладонями обхватила его лицо, и блаженно повела его вниз, пока их губы не соприкоснулись.
Потом руки ее отпали от его лица и замерли на его бедрах, как первопроходцы.
Ему казалось, у него остановится сердце.
В голове промелькнули его собственные похороны.
Славные будут похороны.
На похоронах он увидел эту прекрасную японку в вуали под цвет глаз.
Она шла перед его гробом, а гроб несли к могиле. Она двигалась в такт с теми, кто нес гроб, и с гробом тоже. Похороны юмориста рекой текли в вечность.
Неостановимо.
Они миновали могилу.
Они не остановились у раззявленной ямы.
Они навсегда текли дальше, а она указывала путь.
Зима
Вдруг мэрский родич дал по тормозам своей речи, поскольку заметил, что, пока он отпускает удачные реплики перед мэром, безработный подбирается к сомбреро.
– Ты куда намылился? – осведомился родич у сомбрерного соперника. – Ты куда, к чертовой матери, намылился?
– Мне нужна работа! – заорал безработный. – Я не могу вечно ягоды жрать! Зима на носу! Я хочу гамбургер!
– Мои изрядные друзья, – сказал мэр, постигнув, что положение вот-вот сойдет с рельсов. – Что произошло?