Следствие ведут знатоки

Горчица засохшая, угрюмо почерневшая. Сосиски комнатной температуры. Пиво тоже. Может, стоило взять котлеты? Впрочем, остывшие котлеты, пожалуй… Ладно, обойдемся.

Соседи по столику вяло перебирали футбольные новости и завидовали его

Он легко поддерживал разговор, называя их по имени, как и они его, со второй минуты знакомства. Он был тут на месте, в этой забегаловке. Открытый, незамысловатый.

Не найдя облегчения в пиве, стали скидываться.

— Саш?

Отрицательно мотнул головой. Сбегали, откупорили, освежились, беседа потекла живее.

— Жалеть будешь! — предрекли ему, давая последний шанс одуматься и примкнуть.

— Мне в суд, — кивнул он за окно: как раз напротив лепилась вывеска сбоку облупленной двери.

Зачем в суд, не спросили. По своей воле в суд не ходят. Поцокали языками, выпили «за благополучное разрешение». Жалко, такой свой парень.

А свой парень был на редкость широкого профиля. Возле гостиницы выглядел, как фарцовщик, у комиссионного, как спекулянт, в белом халате — медицинское светило, в синем — грузчик. Без лицемерия. Разве хамелеон лицемерит? Таково условие существования. Весной на кладбище его тоже приняли за своего парня. Среди крестов и надгробий властвовала полууголовная кодла: не нравятся наши цены, неси усопшего до дому, пока денег не накопишь. Отрадой были редкие похороны со священником. Тут могильщики оказывались как-то ни при чем. Притулятся на земле поодаль и в глухом смятении наблюдают строгий обряд. Молитвенные слова нараспев мутили им душу, пробирали до печенок. После таких похорон завязывались особо лютые пьянки и драки. Одному истерику он после «Со святыми упокой» своротил скулу за «жидовскую морду». Еврейской крови в нем не было, а то бы скулой не ограничился. Врезал с интернациональной платформы. Вообще-то, драк боялся, как всякий оперативник, потому что не мог всерьез дать сдачи. Задержанный предъявит синяк тюремному врачу, и покатят на тебя телегу. Правда, и в камере может нарочно набить шишек и повесить их на тебя. Но истерику он врезал и почувствовал облегчение. А то уже ржаветь начал, как некрашеная оградка…

Да и оградок он вдосталь накрасил, и могил покопал, покуда не узнал, у кого из кладбищенских отсиживаются два мужика, взявших в соседней области кассу. Пил тогда безотказно всякие напитки, не до капризов было: мужики сторожа порешили.

Старые мастера сыска (он еще застал некоторых) накрепко вдолбили, что это тебе не театр — одну сцену не дотянул, зато в следующей блеснул. В службе единственная фальшивая интонация, невыверенный жест — и, может случиться, нет тебя или товарища.

Соседи совсем поправились, принялись за еду, обратились к темам производственным. Не иначе, сослуживцы. Ага, воронок к судебной вывеске подъехал. Пора. Он доел сосиски, пожал протянутые руки и покинул свою позицию (спиной к стене, лицом к двери, как всегда и везде).

Пересекая улицу, прикидывал. Дело хозяйственное. Не сенсационное. Значит, народ в зале состоит из родни да косвенно причастных. От себя — человека постороннего — надо чем-то простеньким отвести нежелательное внимание. Может, он ждет встречи с кем-то… на часы поглядывает… или любопытствует насчет судьи: за что тот цепляется, какие любимые мозоли… Да, именно его интересует судья, потому что предстоит собственный процесс. Тогда и в перерыв есть о чем перемолвиться. Это лучше. Если не напорешься на кого-нибудь, с кем сталкивала работа. Ну, тут он среагирует первым, обычно автоматика зрительной памяти не подводила. Сигнал «я его видел там-то» выдавался сразу.

Тесными кучками свидетели. В первый день их вряд ли будут вызывать. Но толкутся. То снаружи — увидеть своих, когда доставят в автозаке. Теперь подкарауливают момент, как по коридору поведут.

Дверь открыта. Он приостановился на пороге, охватил взглядом зал. Не взглядом опытного сыщика, нет. Таковым не обладал. Вернее, сумел с превеликим трудом от него избавиться. Опытный преступник определяет опытного сыщика (они говорят — срисовывает) как раз по взгляду. Простой человек смотрит без этой короткой фотографирующей задержки на каждой фигуре, без расширения-сужения зрачков, без запоминающего движения по кругу.

Так что смотрел он с порога взором скользящим, неинтересующимся, почти тусклым. Сигнал поступил один — от адвокатского стола. Долгоносый, узкогубый и безбровый блондин. Факторов. В прошлом судья. Из-за темной истории, припахивавшей взяткой, удален с должности. Чтобы бывший адвокат сделался судьей или следователем, такого не бывает. А вот наоборот — пожалуйста.

Сядем скромненько в заднем ряду. Не из-за Факторова. Он-то не знает, кто вошел — капитан Томин. Томину его показали недавно издали. К слову пришлось.

Полезная штука автоматика, только требует длительной отладки. Началось, как игра на первом курсе юрфака. Профессор по уголовному праву посоветовал тренировать наблюдательность. Прошел мимо витрины магазина, зыркни через плечо, а дома нарисуй на бумажке, где что расположено. Позже, естественно, проверь. Бегло загляни в аудиторию и перечисли, кто с кем сидит. Студенты месяца четыре состязались в этом занятии, он побеждал и нахально полагал, что с памятью у него отлично. Но вдруг еле признал парня, с которым разок подрался. Правда, в доисторические времена, еще в Киеве.

Пойманный после лекции профессор покосился сверху выпуклым оком в седых ресницах (был он очень высок и худ) и объяснил все научно — про кратковременную память и долговременную, про то, как переводить впечатления из первой во вторую. Выработался новый тренинг: несколько раз в неделю на ночь неожиданно для себя самого объявлять ревизию. Вспомнить всех подряд, с кем сегодня хоть коротко встречался. Сначала последовательно, с внутренним проговариванием, кто есть кто, затем еще раз, уже в обратном порядке, быстро «листая» перед мысленным взором только лица, лица, лица, считываемые, как с фотографии, — без имени, без голоса, без жеста. Круговерть их укачивала, усыпляла, похоже, продолжаясь и во сне и позже, уйдя куда-то ниже порога сознания.

Не забывать с годами сделалось привычкой и стоило половины университетской премудрости. Каждый увиденный человек мгновенно отсылался в хранилища памяти. Уж что там творилось: целиком его облик прогонялся сквозь «картотеку» запечатленных образов или в кишении отдельных примет происходило сличение глаз, носов, подбородков, ушей, но ответ был готов почти одновременно с запросом — прошагал навстречу такой-то, мелькнул в проехавшей машине такой-то.

Тщедушный Факторов шевелит узкими губами, переговаривается с другими адвокатами. За шумом публики не разберешь о чем. Кстати, прежде работал в этом же суде. Восседал на возвышении, на одном из тронов с гербами. Всегда они Томина раздражали. Понимай — храм правосудия. А напротив зала — сортир без лампочки. Ладно, минюст очень беден, самое нищее ведомство. Все пыльное, обшарпанное, на окнах тряпочки, об которые руки вытереть побрезгуешь. Ладно. Но как ихним сортиром пользоваться? Не затворяя дверь? Уж лампочку-то могли бы… Вроде пора начинать. Ага, топают голубчики под конвоем.