Следствие ведут знатоки
Шрифт:
— Ленушка, а если поменьше дадут… если лет десять… может быть… может, дождешься, Ленушка?
Десять лет? Миловидова ужаснулась названному сроку, он не умещался в ее воображении. Десять лет ожидания. А жизнь будет уходить. Десять лет одиноких дней и ночей! Широко раскрытыми мокрыми глазами смотрела она на мужа, немея от неспособности сказать «да».
— А то и восемь, — цеплялся он за далекую надежду. — Попадется ходовой адвокат…
Восемь! Самое, значит, малое — восемь. Сколько ей тогда будет? Она зарыдала в голос и непроизвольно отстранилась. И он, поняв,
— Ну, полно, Алена, иди!.. Иди же, что друг друга мучить!
— Но мы еще увидимся… мы поговорим… — задыхаясь, пообещала она. — Или я тебе напишу… Я лучшего адвоката… я все сделаю!
Она пошла к двери, дернула ручку на себя, сообразила, что отворяется наружу, и в дверном проеме — уже за порогом — обернулась и застыла. Прощальный запоминающий взгляд.
— До свидания, Сережа…
Он кивнул, дверь тихо закрылась.
Миловидов обессиленно повалился на стул.
— До свидания… нет, Алена, прощай. Найдешь ты себе лодку, найдешь и парус…
Пал Палыч нарушил его забытье, сев на свое место.
— Все, Пал Палыч, конец! — с вымученной, сумасшедшей улыбкой проговорил Миловидов.
— Тюрьма — не могила, Сергей Иванович, — серьезно возразил Знаменский.
— Без Алены везде могила. Вы не понимаете, что она такое. Вы же не знаете ее совсем. Видели только, как ломала перед вами комедию… верней трагедию. А она… это не женщина — солнце! Тут ей не место. Просто смешно! Я обязан был рискнуть, обязан!
Он убеждал не Пал Палыча — самого себя.
А в дежурной части, через которую выход на улицу, освобождали парня, в начале истории посаженного за хулиганство.
— Ремень. Галстучек… — выдавал ему дежурный отобранные вещи.
— А-а, Нефертити! — воскликнул парень, завидя Миловидову. — Не нашелся твой фараон?
— Нашелся, — ответил за нее дежурный.
— А что ж ты тогда плачешь? — удивился парень. — Морду надо набить, из-за кого такая баба плачет!
Могло быть, что Миловидов выговорится, перемучается, а потом все же возьмет верх чувство самосохранения, и он поопасается темы «Мои друзья в высоких кабинетах». Или уклонится от конкретики (имена, суммы, даты, способы вручения и пр.).
Но этого не случилось. Он выложил куда больше, чем Знаменский ожидал. То ли поставил на себе крест, то ли дорожил сочувствием следователя.
Особенно откровенно высказался после того, как Знаменский ознакомил его с результатами обыска. Схватился за протокол нервно — дочитал спокойно. У «мышки в норке» осталось на жизнь.
Обыск, конечно, не был проведен халатно. Дом и надворные постройки осмотрели тщательно, припрятанных денег и ценностей изъяли немало. Но когда Кибрит обратила внимание на клумбочки с привядшей, свежевысаженной рассадой и глазами спросила Знаменского, как, дескать, к данному факту отнесемся, он отрицательно качнул головой.
— Но до того ли ей, чтобы цветы сажать, Пал Палыч?
— А если хитрость? Отвести нас от истинных захоронок? Весь же двор я перепахивать не намерен.
А «мышка» виднелась в окне, будто картинка в раме, грустная и тревожная.
— Ну-ну, — покосилась в ее сторону Зиночка, — Шурика на тебя нет!
Тот, не без сожаления уезжая от сельской почти весны и славы (бурно возросшей после обнаружения «покойника»), советовал Пал Палычу держать с Миловидовыми ухо востро.
— Больно парочка на выдумки горазда. Гляди, Паша, как бы между пальцев не ушли!
Знаменский обещал не упустить и тем более укрепился в этом, когда добыл от Миловидова показания, ценные для Скопина.
…Однако повернулось иначе.
Скопин выслушал телефонный доклад примерно до половины, подавая вялые реплики, и извинился, сославшись на занятость.
— Я, Пал Палыч, не навязываю своего мнения, решайте сами, но… отдел сейчас перегружен работой. Ваше присутствие было бы очень кстати. Да и классного эксперта держать на мелком деле… Посмотрите там, может быть, передадим тамошней прокуратуре?
Тон у старика был скучливый и слегка виноватый. Он знал, что Пал Палыч и сам все поймет…
Знаменский медленно пошел к гостинице. Итак, расстановка сил наверху переменилась, «шерстяной» компромат оказался внезапно ненужным. Почему — это уже тайны мадридского двора.
Ну что ж, не первое разочарование приходится переживать, перенесем и это. Старику небось вдвое горше.
Отдать Миловидова местной прокуратуре? Не исключено, что от нее он «отмажется». Или отречется от показаний, данных якобы под давлением, и придумает, чем обелить себя. Или выкинет какой-нибудь непредсказуемый финт и через месяц-другой вырвется на свободу: либо по болезни, либо коллектив возьмет на поруки, либо еще как. А тогда, пожалуй, и удерет со своей красавицей согласно ранее намеченному плану. (Только что с облегченным карманом). Не исключено.
Так-то вот… если выпустить его из рук.
Воздушная черемуха отцвела. Тяжелыми плотными гроздьями повсеместно заблагоухала сирень.
Знаменский зачем-то дал крюка и прошелся мимо дома Миловидовых. Она сидела на крыльце, глядя перед собой невидящим безучастным взором. Пал Палыча не заметила.
Ну почему, собственно, он должен принимать на себя роль судьбы? Он рядовой слуга закона и сделал все, что повелевает закон. Ныне же закон не воспрещает ему устраниться и снять с себя груз ответственности.
И почему плохо думать о людях, которые тоже служат закону в прокуратуре? А если не совладают с Миловидовым, так тому и быть.
Гм… Старший следователь Знаменский, что-то у вас под ножками скользко. Не изменяете ли вы себе? Не забыли ли Горобца, которого Миловидов едва не отправил за решетку?
Он дошел до гостиницы.
— Что такое? Какие проблемы? — сразу спросила Зиночка.
Пал Палыч рассказал.
— Знаешь, Павел, — заговорила она, посидев в раздумье на подоконнике, — давай посмотрим с обратного конца. С обратного конца получается вот что. Если б на маленькое дело не делали ставку в большой игре, мы бы здесь не появились. А если б не мы, ситуация бы не настолько обострилась. И не толкнула Миловидова на авантюру с Горобцом.