Сленг
Шрифт:
— А — а-а — а…
Это почти на октаву выше, чем они. Голос мой поставлен от природы. Это не только выше, но и значительно громче. Это не крик, а скорее вокальный пассаж, так непривычный их уху. Тишина… А потом пошел — пошел, полился «монолог» на едином дыхании, без вздохов и остановок, зло и экспрессивно. Вроде они и слышали такое, да такое ли? Мужики поняли прежде баб, что это классом выше их примитивной ругани. Проход стал расширяться. Мужики плечами, руками расталкивали баб к стенам. Один из них приблизился ко мне, но в нем я уже не чувствовала ни агрессии, ни угрозы. Вероятно, не только сам по себе монолог моего «учителя», а сочетание его с моим видом, полом, возрастом, одеждой привело их в изумление и стопор.
— Доктор, помогите, нашему сыну…
Заметьте, на «Вы» и почти ласково. Каково?
Ситуация оказалась действительно серьезной. Остатки паров шампанского покинули мою голову еще в вестибюле, но все же ей пришлось тяжко. Парень был бледным до синевы, до какой-то болезненной прозрачности, под глазами залегли темные тени. Все это — приобретение не одного — двух дней, а обнаруживало в нем хронического больного. Фельдшер Александр Петрович, который знал вся и всех, сказал, что совсем недавно парень пришел в неурочное время из армии, был списан по какой-то болезни. Без сомнения, у него был разлитой перитонит. Губы его пересохли, потрескались и кровоточили. Со мной говорить о своей болезни он не пожелал.
— Дашь воды — скажу.
Он был сильно пьян, но все равно ему было очень больно.
А мне было гадко, вроде я измазалась в чем-то позорном и несмываемом. С родителями я говорить не стала. Толку от них, пьяных, чуть, а видеть свидетелей своего позора не хотелось. Их выгнали.
к
Я приняла решение оперировать. Причина перитонита не ясна, поэтому разрез предельно широкий для самой тщательной ревизии органов. В брюшной полости, заполненной выпотом и кишечным содержимым, между петель кишок плавала картошка. При ревизии я нашла семь дырок в тонкой кишке. Красивых таких, кругленьких, меньше копеечной монеты с ровными свежими краями. Я не могла даже предположить причину возникновения этих перфораций, но не это меня беспокоило. Взяла для исследования край такой язвы, лимфоузел из брыжейки вблизи ее — разберемся после. Сейчас главое другое — за этой картошкой, пьяной компанией, моим сленгом, стрессом
— не проглядеть бы еще одну такую дырочку. Если останется хоть одна — все коту под хвост и он умрет. И я все-таки нашла ее, восьмую дырочку. Нашла только после третьей ревизии. Она была по брыжеечному краю и брыжейкой же уже слегка прикрыта.
Гистологическое исследование причину болезни не прояснило. Поправился он и выписался довольно быстро. Моих новогодних собеседников, на которых я впервые проверила силу своего «искусства», я, Слава Богу, больше не видела никогда.
* * *
Как-то невесело завершалась моя командировка в один из самых отдаленных северо — восточных районов края. Провожал меня на вокзал главный врач больницы, он же младший брат моей приятельницы — операционной сестры и мой бывший студент Володя. Мы ходили с ним по ночному перрону и он все рассказывал, рассказывал мне, как попал в переплет, согласившись взять этот район. Хотя ему говорили о неизбывной склоке в коллективе и о ее главных инициаторах, о разрухе материальной части, о бабьих сплетнях и домыслах, что как змеиный яд в малых дозах, отравляли жизнь его предшественнику. Говорили и о запойном пьянстве хорошего хирурга и приличного человека, и о непорядочности трезвенника. Все это он знал, но пошел. А сейчас, когда начато большое капитальное строительство и уходить уже не резон, сил нет терпеть.
— Что Вы думаете, вот и этим нашим прогулкам взад — вперед по перрону ночью будет дана соответствующая оценка. А я вроде и не боюсь этого, а вот не принял Вас в своем доме, а отвез в эту паршивую гостиницу, т. к. жена в отъезде. Родители мои, которые Вас любят, осудят меня и Лида, сестра, не простит. Как ни стыдно признаться, а испугался сплетниц. А они это тоже знают и еще пуще будут злословить…
Я слушала его глуховатый голос и видела вросшие в землю низкие кирпичные строения с мокрыми стенами снаружи и изнутри, т. к. с 1907 года уже нарушилась гидроизоляция. А об этом годе говорили, кричали, вопили чугунные литые порожки с этой датой. И они, некогда имеющие три измерения, теперь тоже вросли в землю и вровень с нею осталась их верхняя, изрядно истертая рабочая поверхность. 1907 год. Столыпин Петр Аркадьевич. Реформы или реакция? Революция или беспорядки? А затопленный канализационными водами типовой двухэтажный корпус хирургического отделения? Подвал там стал привычной выгребной ямой, а первый этаж благоухал выразительно и откровенно. Первый этаж хирургии… Похоже, что ты, Володя, действительно попался.
А меня, вдобавок ко всем бедам не чужого мне человека, огорчала бессмысленность моей миссии и тяжелая необходимость признать ошибочность этой затеи с курацией дальнего и неблагополучного района. В районе нет специалиста моего профиля, а главный не может быть и швец, и жнец. Мои рекомендации, требования, разборы ошибок на местном материале некому конкретно слушать, а потому большая часть усилий уходит в песок. Печально, но надо признать факт: два предыдущих моих визита и этот, вероятно, последний, общего убогого положения не изменили ни в корне, ни в деталях. Вот сейчас подойдет этот пятьсот — веселый поезд и утром я сойду с него в Краснодаре, признав свое поражение. Благими намерениями устлана дорога в ад. Намерения мои, дорога — их. Сколько же еще детей поплатится за необустроенность этой службы, за отсутствие специалиста, за зыбкую трясину здешнего медицинского микроклимата. Володь- ку она не засосет. Он вырвется. А кто же осушит и оздоровит это малярийное болото? Каково здесь жить людям и знать, что дома у себя помощи умной, своевременной и квалифицированной не дождаться? Кто виноват в том, что здесь ее нет, а рядом, в соседнем районе — есть? Именно такая, какой должна быть. И это состояние длится уже лет двадцать, если не больше.
Классный вагон давно ожидаемого поезда оказался в полном соответствии с моими невеселыми перронными мыслями. Во — первых, общий, других в поезде не было; во — вторых, из старых и особенно грязных, тех, что, вероятно, ходили в войну и были крашены изнутри коричневой краской; в третьих, полупустой и очень плохо освещенный. Я запретендовала на верхнюю полку. Для того, чтобы достать мне матрац из ящика под нижней полкой, Володе потребовалось поднять ее вместе с объектом, на ней
возлежавшим. Прямо на голом дереве полуголый, татуированный по высшему зэковскому классу, спал молодой мужик. Был он сильно пьян и храпел. От такого грубого обращения он, на мое несчастье, проснулся. Тут проводник, тоже пьяный, принес равномерно грязное мокроватое белье и мы поехали. Володя соскочил с подножки уже идущего поезда.
Еще при посадке я обратила внимание, что редкие пассажиры вагона спят без белья прямо на голых досках или грязных матрацах. У одной женщины на второй боковой полке под головой в качестве подушки были даже не завернутые во что- либо лаковые ее туфли. Другие держали под головой немудрящие свои пожитки — сумки, свертки. Белье в вагоне, кроме меня, взял еще один военный в другом конце. Я давно не ездила в общем вагоне, с самой ранней юности, что прошла в послевоенные годы. Я просто забыла, зачем они судорожно цепляются за свое скудное достояние. Портфель свой, где были бумаги, бельишко и зонт, я оставила под нижней полкой, там же пристроила туфли, а плащ повесила у изголовья, да так небрежно, что пола его попала под матрац.
Уснула я быстро и так же внезапно проснулась от весьма откровенного прикосновения. Передо мной стоял татуированный мужик с нижней полки и его намерения не вызывали сомнений. Был он почти в два раза моложе меня. Разило от него не перегаром, а свежим спиртным духом. Был он еще очень пьян й потому опасен. Я пыталась его усовестить, но он, видимо, не знал, что это такое. Тогда, разозлившись, я выпустила по нему длинную забористую очередь из сокровищницы моего «учителя». От неожиданности он сел на нижнюю полку на противоположной стороне и обалдело на меня уставился.
— Ну, извините, мамаша.
Рассчитался он со мной на рассвете, когда выходил в Тихо- рецке. Украл он у меня мой великолепный шведский зонт, красный, с огромным полем, что достался мне в Финляндии случайно, я нашла его на улице совсем новым. Туфли свои я обнаружила в тамбуре. Там он разглядел, что они второй свежести и бросил. Полу плаща из-под матраца извлекать не рискнул, дабы не разбудить меня.
«Оружие» действовало разяще, но не радикально.
Приехала домой рано утром и такое у меня пакостное чувство было, будто вся я п этом вагоне испачкалась не только снаружи, но и изнутри. Этот грязный вагон, на что он похож? Так и видишь почти наяву кадры из «Хождения по мукам», интеллигентную физиономию Рощина — Гриценко, красивенько — бес- смысленное лицо какого-то ненастоящего, написанного по зака