Сленг
Шрифт:
зу, Телегина, молодую Нифонтову — Катю. Господи, как они страдали от той разрухи в таких вот вагонах среди хамья и братишек с татуировками! Ехала я в этом вагоне и мне казалось, что вот войдут махновцы в папахах и начнут грабить или поскачут рядом с поездом, с гиком стреляя в окна. Мне сейчас кажется, по мне ползут вши, что остались в этом вагоне с гражданской войны…
Телефонный звонок, а я откисаю в ванне. Я демократичный начальник и меня можно спросить приду ли я сегодня на работу.
— Нет, не приду. Знаешь, я очень понимаю русскую интеллигенцию, которая не приняла революцию.
— Что с тобой? Ты, наверно, перегрелась в поезде.
— Наверно — Действительно, я интеллигент в первом поколении. Первую половину моей жизни «удобства» нашего дома были в конце двора. А как же дворяне, ведущие свою родословную от Рюриковичей?
У преподавателей клинических кафедр мединститута есть два обязательных 12–часовых ночных бесплатных дежурства в месяц. Не очень обременительно, но если учесть, что ассистент обязательно работает днем, дежурит ночью, а следующий день не может отгулять, т. к. у него занятия, и он работает полный рабочий день, то получается 32, а то и больше часов работы. А это уже многовато. И ведь не в том дело, что устал врач. У нас отродясь об этом не думали. Хотя бы подумали о том, что это за работник после полутора суток непрерывной работы, что он там надиаг- ностирует и наоперирует? Но в этих тридцати двух часах работы ассистента есть законный перерыв в шесть часов, которого его часто лишают «по производственной необходимости». Это время с конца рабочего дня в 14 часов до начала дежурства в 20 часо). За этот период можно сходить домой, поесть по — человечески, даже часок — другой вздремнуть и со свежими силами прийти на ночное дежурство, где больничный врач — дежурант уже работает с 16 часов.
Так случилось и в этот день, когда я воспользовалась своим законным антрактом. По пути на дежурство в больничном дворе я встретила опытного анестезиолога, который уже дежурил с 16–ти часов.
— Изабелла Игнатьевна, у Вас в отделении есть девочка с фурункулом лица. Не понравилась она мне, когда я мельком ее увидел.
Я помнила такую красивую девочку лет четырнадцати, что поступила вчера с фурункулом переносицы и большим отеком век с обеих сторон. Я не вникала в ее лечение. Тогда я работала в плановом чистом отделении. Но гнойная хирургия, самая трудная и неблагодарная, всегда меня не столько привлекала, сколько преследовала. Я не могла пройти спокойно мимо такого лица. Давно еще, в нейрохирургии, когда я занималась в основном радикулитами, т. к. это было моей диссертационной работой, мне дали детскую палату. Как я говорила тогда, чтоб жизнь не казалась мне медом. В той палате я потеряла двоих ребят, мальчиков до 14 лет, которые выдавливали себе угри в области переносицы. Они погибли от мозговых осложнений этого, как им казалось вначале, пустяка. Хорошие такие ребятки. Особенно последний, к которому я особенно привязалась, и у которого, как мне казалось, был шанс выжить. С тех пор такие гнойники на лице с большим отеком всегда вызывали во мне тяжелые ассоциации и я понимала цену времени от начала осложнения. Причиной смерти в таких случаях был тромбоз мозговой венозной системы, включающей в себя обширные синусы. Один из них, кавернозный, собирал в себя венозную кровь с лица. Особенно печально известны области переносицы и верхней губы. В раннем юношеском возрасте, под влиянием гормональных изменений, юноши проявляли интерес к противоположному полу. Им хотелось нравиться. А тут же, в это же самое время и по той же причине, их лица покрывались прыщами, угрями. Надо же было так природе совместить по времени несовместимое! Парни и девочки прихорашивались, кто как мог и умел. В том числе и выдавливая гнойники в таких опасных местах. Это загоняло инфекцию глубже, в том числе и туда, где она оказывалась смертельной. Самым правильным в тактическом отношении, как я считала, было раннее проведение превентивного лечения, направленного на уменьшение свертываемости крови. Видишь такое расположение гнойника, обширный отек — вот и начинай при строгом постельном режиме внутривенное введение растворов, способных расширить сосуды, разжижить кровь, предотвратить ее свертывание, что в условиях инфекции крайне важно.
— Где же ты, Лева мельком видел эту самую больную?
— А когда она вместе с матерью и, наверно, с отцом возвращалась в больницу с прогулки в парке.
Вот тебе и на! Вот и строгий постельный режим. Неужели подались на прогулку после капельника? Или его и не назначали вовсе? Не своей жизнью рискуют ребятишки, чужой. Оттого и слово «профилактика» в их понятии звучит почти как «перестраховка». Почему бы не рассказать, втолковать было матери,
как смертельно опасны такие прыщики, как строго надо выполнять врачебные рекомендации. А что если сам врач по этой части плохо ориентирован? Ведь это редкое осложнение у хирургов, а для чистой нейрохирургии такие больные вовсе не свойственны. В мою нейрохирургическую бытность граница между этими специальностями в одном отделении была очень условной. Вот в финале их жизни и достались эти дети мне, аспирантке — хирур- гу, у которой была нейрохирургическая тема диссертации.
А девочке действительно было худо. К вечеру отек лица нарос, поднялась температура, зловеще опустился один угол рта, перекосив еще утром красивое лицо.
— Когда вы уходили в парк, у девочки уже было перекошенное лицо?
— Да, но я думала, что она гримасничает.
— А доктор вам говорил о строгом постельном режиме?
— Да, но… Помилуйте, доктор, какой может быть строгий постельный режим у человека с прыщиком на лице?
Это было сказано уже не виновато — смущенно, а нахраписто и агрессивно.
— Не логично. С прыщиками в больницах люди не лежат.
— Ну, это уже дело квалификации вашего брата.
Вот как? Пожалуй, пора тебя, мамаша, основательно просветить по части состояния дел, подумала я, а то ты, чего доброго, и в моей квалификации усомнишься. Да не просто о настоящем стоит поговорить, но и о прогнозе на недалекое будущее.
Я встречала и раньше людей похожего склада. Переход от наглости до заискивающей слезливости у них бывает мгновенным. Мне противна эта порода людей, я с ними общаюсь с трудом и по крайней необходимости. Здесь же у меня действительно было дело, времени потеряно много, работа предстояла серьезная.
Все, что было у меня, я назначила и проследила за тем, чтобы тотчас же лечение началось. Со времени моего печального опыта лечения таких больных прошло немало времени, что-то изменилось и в нашей науке. Я позвонила сосудистым хирургам. Посоветовались. Оказалось, что еще не упустили срок использования одного нового дефицитного средства. Стоило оно очень дорого по тем временам и потому применяли его только после личного осмотра специалиста. Послала за ним машину. Приехал мой старый приятель. Привез дефицит и мы сразу же начали его вливать в другую вену. Присоветовал кое-что еще. Поговорила, по старой памяти, с нейрохирургом. Покряхтел по части своих результатов, но согласился, что у них случаи более запущенные, а у меня свежий. Может и повезет.
9 1
А девочка «загружалась», как говорят неврологи, прямо на глазах. Невропатолог констатировал быстрое развитие неврологической симптоматики. На какое-то время больная стала для нас центром мироздания. Врачи разных специальностей смотрели, думали, советовались. Приезжал и нейрохирург. Из-за медикаментов пришлось вызвать вначале старшую сестру, потом заведующую аптекой. И все это быстро, одновременно — консультации, лечение. Надо отдать ей должное, болезнь тоже не ждала. Она шла еще быстрее.
И вот на этом фоне папа девочки, как я потом выяснила — «слуга слуг народа», шофер крайкомовского гаража, решил меня подстимулировать. С невыразимым апломбом он стал мне объяснять, как тяжело болен его ребенок, и тут же угрожать, что он призовет к ответу тех, кто не все сделал для его спасения. В том числе и меня, если он узнает, что все эти люди приезжали сюда «для понта». И все это в коридоре, недалеко от палаты, т. к. детской реанимации в те годы у нас не было.
Он очень меня раздражал, этот папа. Лучше бы, конечно, его тихо выбросить в окно, но едва ли это можно сделать бесшумно. Поэтому я молча довела его до лестницы, очень крепко взяв за локоть, вела три этажа, потом метров пятьдесят по коридору через вестибюль до входных ступеней. И все это время на одном дыхании, не повторяясь и не повышая голоса, я сообщала ему нечто о нем самом, сообразуясь с уроками моего покойного учи- теля — зэка.
Вместо точки я сказала ему:
— Если я еще раз увижу тебя здесь или в окрестностях этого здания, я не буду заниматься твоей дочкой, тем паче, что я работаю в другом отделении.
Его я, действительно, не видела в течение всего месяца, что лечила девочку. При выписке у нее была едва заметная асимметрия лица, что осталась от того пареза. Уходя из больницы, ни мама — продавец, ни девочка не сказали мне «спасибо». От такого семени разве может появиться доброе племя, пусть даже и с красивым лицом?