Слепая зона
Шрифт:
– Что?
– Гильза. Я слышала, куда она поскакала. Маленькая железка. Сразу после выстрела.
Капитан озадаченно помолчал. Я ощущала на лице его взгляд. Скорее всего, он был недоверчивым.
– Василий, в туалете смотрел?
– Нет. Как она могла туда… – Василий затопал к узкой двери в самом углу зала. – Вот черт! Точно! Здесь она, милая моя.
– Та-ак, Светлана Петровна… – протянул капитан.
Я вздохнула. Из слепой, перепуганной насмерть и бесполезной для следствия идиотки я превратилась для него в ценного свидетеля. Сама виновата.
– Продолжим. Вы утверждаете,
Мы сидели за столиком давно. Сначала в кафе появились полиция и «скорая», и только потом приехали следователь и еще какие-то люди. Я отчаянно хотела домой, чтобы забраться с головой под одеяло и не чувствовать с каждым вдохом запах крови. Не думать, как быстро и необратимо холодеют тела незнакомца и несчастного Дениса Иванцова, которые упаковывали в хрустящие пластиковые мешки за моей спиной.
– Спросите его, когда поймаете, – устало ответила я дотошному капитану.
От него пахло табачным дымом, не слишком свежей одеждой, слабо – дешевым мужским парфюмом. Неустроенностью в личной жизни от него пахло. Он был небрит и часто тер щетинистый подбородок, а я слышала сухое похрустывание отросших волосков. Не стоило мне, конечно, ему грубить, но я так устала…
– Спрошу. Но сейчас я спрашиваю вас.
– Не знаю. Он увидел, как я ползаю по полу за своей тростью, и рассмеялся. Ему это показалось забавным. Он не боялся наказания, капитан. Он был более чем спокоен. А вот убитый был напуган очень сильно. У страха есть запах, знаете? Здесь до сих пор пахнет страхом.
Я не стала сообщать, что половина этого запаха – моя. Прежде чем заберусь под одеяло, следует сходить в душ и смыть с себя эту липкую, душную тяжесть.
– Хорошо. Что вы еще запомнили об убийце?
– Ничего. Сейчас я не могу вам сказать больше ничего.
Я едва шевелила языком. В голове тоненько звенела пустота. Все чувства, даже раздражение на въедливого капитана, покинули меня разом. Не в силах больше удерживать невидящий взгляд на собеседнике, я закрыла глаза.
– У меня там дочь! Она инвалид, пропустите немедленно!
Моя мама с полицией церемониться не стала. Она прорвалась через охрану и влетела в кафе маленьким, но мощным ураганом.
– Доченька!.. – Это мне. – Как вам не стыдно! – Это – капитану. – Боже мой, вы держите ее здесь, среди трупов, как преступницу! Да как такое возможно? Вы что, совсем не понимаете ничего, да? Ну, я вам устрою! Света, вставай! – снова мне. – Мы уходим немедленно!
Оторопевший капитан еще только пытался вставить слово в гневную тираду моей мамы, а я уже оказалась поднята на ноги сухими маленькими, но сильными мамиными руками, мне была вручена трость и задано направление движения – она развернула меня к дверям, как будто я сама не смогла бы найти выход.
– Ребенок – инвалид! Как вы смеете издеваться!..
– Ваша дочь – свидетель двойного убийства. Пока – свидетель. И она не ребенок, ей двадцать четыре года, а инвалидность нужно еще подтвердить, – пришел в себя капитан.
«Напрасно…» – успела подумать я до того, как маленький вулкан – моя мамочка – взорвался, затопив кафе волнами праведного материнского гнева.
Она вырастила меня одна. Когда я заболела, мама бросила все и целый год посвятила тому, чтобы я смогла увидеть и запомнить как можно больше. Она возила меня к морю, водила по музеям, мы ездили в тайгу и в аравийскую пустыню, встречали восход на краю земли во Владивостоке и кормили зверей в зоопарке Джеральда Даррелла на Темзе. Отец не выдержал, когда ради этих поездок она решила продать большую квартиру своих родителей в центре и перебраться в хрущевскую двушку здесь, у черта на рогах. Он нас бросил.
Я начала слепнуть в семь лет. К девяти уже не различала границ света и тени. Сколь угодно яркого света, хоть прожектор в глаза направь. В одиннадцать слышала, как по полу бежит таракан. В двенадцать могла прихлопнуть его, не промазав, но никогда этого не делала – таракан тоже жить хочет, между прочим! Обоняние обострилось чуть позже, так же, как и умение выделять нужные звуки из навязчивой какофонии окружающего мира. Такая компенсация вовсе не редкость, скорее, норма, просто в моем случае оставшиеся чувства обострились настолько, что однажды мама привела к нам профессора Лазарчука. Она была уверена, что у меня открылся особенный дар. Я же была уверена, что Лазарчук – садист и шарлатан. Фанатик помешанный. Профессор поначалу согласился с мамой и с энтузиазмом взялся за меня, а потом я его разочаровала. Никаких особенных способностей у меня не оказалось.
Глава 2
Остаток дня почти не отложился в памяти, но и наутро легче не стало. Я позавтракала и ускользнула к себе, а мама, против обыкновения, не стала тормошить меня расспросами. Свернувшись калачиком под тяжелым китайским пледом, я с горечью размышляла о том, что профессор Лазарчук оказался прав: там, где он пытался с помощью таких, как я, отыскать присутствие чего-то необычного, невидимого приборам и органам чувств обычного человека, что-то действительно было. И это что-то явно интересовалось мертвецами.
Поджав колени к самому подбородку и часто дыша, я пыталась справиться с внезапным ознобом.
– Нет. Не сегодня. У вас совесть есть, вообще?..
Мама старалась возмущаться негромко, но я все равно прекрасно ее слышала. И даже слышала низкий рокочущий басок собеседника, что-то втолковывающего ей в трубку. Неожиданно мама сдалась:
– Хорошо, я спрошу.
Она тихонько приоткрыла дверь в мою комнату.
– Светочка, ты спишь?
– Нет.
Высовывать голову из уютного и безопасного подпледного мирка не хотелось.
– Представляешь? Этот капитан Дежин мне сейчас угрожал! Он настаивает на разговоре с тобой. Заявил, что может привезти тебя на допрос в следственный комитет под конвоем! Пришлось разрешить ему заехать к нам, я только не сказала когда.
Переубедить мою маму?! Я вынырнула из-под пледа. Воздух в комнате был прохладным и свежим. За окном весело распевала какая-то пичуга. Жизнь продолжалась.
– Да пусть приходит когда хочет, мам. Все равно ведь не отстанет. Работа у него такая, – обреченно согласилась я и спустила ноги на пол.