Слепой для президента
Шрифт:
Не забыл Потапчук и о компакт-дисках – то ли в целях конспирации, то ли впрямь хотел сделать Сиверову приятное. CD-проигрыватель мог работать на воспроизведение, а магнитофонная дека одновременно с этим записывать сигналы, пришедшие через усилитель.
Сиверов провернул ключ в двери до половины оборота, чтобы снаружи было невозможно открыть ее, даже имея дубликат ключа, после чего, встав на колени возле люка, насадил на конец гибкого стекловолокнистого стержня миниатюрный микрофон с подсоединенным к нему шнуром и стал аккуратно заталкивать его в трубу,
Каждый раз, продвинув микрофон на несколько сантиметров, Сиверов замирал и припадал ухом к одному из наушников. Теперь он уже мог различать голоса и даже целые фразы. Вряд ли за разговором кто-то мог услышать тихий шорох под полом. Таракан и тот пробежит, топая куда громче.
Наконец звук голосов достиг максимума.
«Лишь бы не переусердствовать, – остановил себя Глеб. – Еще немного, и микрофон покажется из конца трубы. Тогда его смогут обнаружить охранники Иванова, а это мне ни к чему. Теперь еще одно дело, и можно будет спокойно отдохнуть. Гостиная у меня прослушивается, значит, самые ответственные разговоры буду проводить в спальне. Туда же перенесу и трубку радиотелефона, когда у меня будут гости».
Глеб Сиверов, не снимая наушники, чтобы наверняка знать, не пришло ли кому в голову воспользоваться сейчас телефоном в соседнем номере, достал из плоской коробочки, присланной генералом Потапчуком, два технических зажима-"крокодила" с припаянными к ним проводками. Но это были не совсем обычные зажимы, в каждом из них на самом конце имелось по маленькому зубу-иголочке. Глеб пристроил один зажим, затем другой, проколов изоляцию и подключившись таким образом к телефонной линии Иванова. Все четыре проволочка – два от микрофона и два от зажимов – он приклеил к бетонной стенке люка скотчем, а потом воспользовался еще одним подарком генерала Потапчука – электропроводящим лаком.
Глебу нравилась эта штучка своей оригинальностью.
Из тюбика сквозь крышку, снабженную маленькой дырочкой-форсункой, можно было выдавить струйку бесцветного, абсолютно прозрачного лака. При высыхании он становился вообще неразличимым, будь то на паркете или даже на фактурных обоях.
Но оставался при этом тем, чем был на самом деле, – электропроводом.
От каждого из проводков, спрятанных в люке, Глеб провел полосочку по паркетному полу, а затем приклеил к ним проводки, выходящие из музыкального центра.
Это сомнительное и вызывающее подозрение даже у неспециалиста место теперь прекрасно прикрывала тумбочка, на которой расположился музыкальный центр.
Глеб пододвинул к тумбочке кресло, поставил на подлокотник идеально вымытую хрустальную пепельницу, сбросил ботинки и, положив ноги на стул, отрегулировал ручки настройки – уровень звука и тембр.
Выбрав режим, в котором меньше всего чувствовалась наводка от телефонных и электрических линий, Глеб Сиверов достал сигарету и закурил.
Он сидел в кресле, прикрыв глаза, как человек, сделавший большую и нужную работу. Впрочем, так оно и было. Теперь Глеб прекрасно
Поэтому сейчас Сиверов не старался вникнуть в чужие разговоры, он задерживал внимание только на ключевых фразах, словах, запоминал фамилии, клички, места встреч, зная, что через некоторое время в его голове возникнет цельная картина происходящего и он поймет истинную цель визита Иванова в Москву.
В основном в наушниках звучал немного хриплый, низкий голос. Глеб предположил, что этот голос принадлежит человеку с татуировкой, которого он видел в аэропорту, хотя тогда и не услышал ни слова. Но голос и внешность всегда связаны между собой, и эту связь Глеб хорошо чувствовал, даже если ему приходилось сталкиваться с кажущейся несуразностью, например, когда толстый гигант говорил почти фальцетом. Но в голосе тогда непременно чувствовалось повизгиванье свиньи, и все сразу становилось на свои места. Толстый – значит, свинья, значит, визг, высокий и пронзительный.
– …я с самого начала был против твоего приезда, – говорил татуированный бандит.
– Мне виднее, стоило приезжать или нет.
– Тебе не может быть виднее, ты уже потерял нюх в своей сраной Италии, – резко произнес гость Иванова, – дело-то общее, а значит, и риск общий.
Глеб представил себе, как сейчас Семен Георгиевич подносит палец ко рту, показывая, чтобы его гость не сболтнул лишнего. Если уж люди избегают называть друг друга по именам, значит, у них есть подозрение, что их прослушивают.
«Не много же я узнаю из их разговора, если они и дальше будут так осторожничать», – подумал Сиверов, закуривая вторую сигарету.
Первую он так и не погасил – короткий окурок дымил в хрустальной пепельнице, и в изломе стекла отражался темный, как рубин, огонек, подернутый сеточкой пепла.
– …это могли сделать и твои люди.
– Всегда лучше, если делаешь сам, – резонно отвечал Иванов.
– Ну что ж, раз ты здесь, будет не лишним решить пару важных вопросов.
Зашуршала бумага. Глеб до отказа повернул ручку громкости. Теперь он мог расслышать даже дыхание людей в соседнем номере.
«Сколько же их там? – подумал Сиверов. – Наверное, четверо», – и он плотнее прикрыл глаза.
Так ему было удобнее представлять происходящее в соседней комнате, от которой его отделяла лишь не очень толстая стена, сложенная из кирпича.
«Двое, скорее всего, сидят за столом. Это Иванов и татуированный. Двое других избегают вести разговоры – они охранники, – Сиверов вслушался в звуки, доносящиеся из наушников. – Нет, есть еще кто-то. Это, видимо, женщина-секретарь. Но она не в самой комнате, а в спальне, дверь которой приоткрыта».