Шрифт:
День клонился к вечеру, когда ослепленного Минотавра вели по берегу. Он плакал открыто, не стыдясь, забывшись в своей беспомощности.
Солнце отбрасывало тени, острые и черные, словно обсидиановый нож. Рыбаки поднимали глаза от сетей или глядели вниз, с мачт своих суденышек, и во взглядах их читалось сочувствие. Но не жалость: для этого слишком свежи были воспоминания о Войнах. Они были смертными, и его трагедия не затрагивала их.
Ловцы устриц отходили в сторону, умолкая, когда мимо них проходил косматый человекобык. Туристы из других миров смотрели вниз с ресторанных балконов
Минотавр лишился зрения, но над ним разверзлась другая вселенная - вселенная звуков, запахов и прикосновений. Она грозила поглотить его, утопить во всей своей многосложности.
Там было море, вечное море с его нескончаемым грохотом и шепотом у берега и более быстрым, беспорядочным плеском у причалов. Едкий привкус соли на языке. Его мозолистые ступни неуклюже опускались на скользкие булыжники, а одной ногой он на мгновение ступил в неглубокую лужу с илистым дном и от солнца теплой, как мота, водой.
Он ощущал запах пропитанных креозотом свай, отработанных газов огромных челноков, с ревом взмывающих в небо из Звездного порта, процокавшей мимо потной лошади, запряженной в скрипучую повозку, от которой несло дневным уловом рыбы. От близкого гаража, откуда послышался щелчок и озоновое потрескивание сварочного аппарата. Крики торговцев рыбой и поскрипывание просмоленного такелажа перекрывали дребезжание серебряных приборов в кафе на террасах, а разгоняемый вентиляторами воздух был насыщен запахами мяса, кальмаров и жира. И конечно, цветы, которые маленькая девочка - неужели это была его дочь?
– прижимала локтем к боку. И ощущение в его руке ее ладошки, слегка скользкой от пота, но прохладной и невинной.
Это не был мир замещающий, о котором говорили и который сулили слепому. Он был хаотичным и ошеломляющим, богатым и противоречивым в деталях. Вселенная стала громадной и бесконечно сложной с исчезновением света, одновременно сделав его маленьким и беспомощным.
Девочка вела его от моря, к ветхим лачугам неподалеку от бурлящего городского центра. Они миновали проход между стенами с осыпающейся штукатуркой - он ощутил их Шероховатость, слегка цепляясь за них боками; - и дворик, усыпанный гниющими отбросами. Минотавр, спотыкаясь, спустился потрем деревянным ступенькам и оказался в комнате, где уныло пахло старой краской. На полу под ногами слегка поскрипывал песок.
Она провела его по комнате.
– Это построено кентаврами-изгнанниками, - пояснила она.
– Это расположено вокруг кухни, что в середине, мое место с этой стороны, - она ненадолго оставила его, загремела вазой, поставив свои цветы к тем, что там уже были, насколько он понял по запаху, и снова взяла его за руку, - а твое - с этой стороны.
Он позволил себя усадить на стопку одеял и обхватил голову руками, а она тем временем передвигалась по комнате, подняв стену и положив для него циновку под окном.
– Утром мы найдем тебе постель почище, хорошо?
– спросила она.
Он не ответил. Коснувшись его щеки ладошкой, она отошла.
– Постой, - сказал он. .Она повернулась, и он слышал ее. – Как… Как тебя зовут?
– Ярроу, - ответила она.
Он кивнул, снова уходя в себя.
К тому времени, когда на смену дневной жаре пришло мягкое вечернее тепло, Минотавр выплакался. Он пошевелился, чтобы снять набедренную повязку, и, натянув на себя простыню, попытался заснуть.
Через открытое окно доносились звуки города, пробуждающегося к ночной жизни. Минотавр передвинулся, уловив чутким ухом пьяный смех, окрики проституток, завывание джазового саксофона из фольклорного клуба и музыку более современную, сладострастную и греховную.
Его член мягко терся о бедро, и он ворочался, крутился, сбрасывая с себя жесткую простыню (льняная, белая, должно быть), мучительно вспоминая подобные ночи, когда он был здоров.
Город зазывал его выйти и прошвырнуться, поискать женщин, грузных и неопрятных в тавернах, или прохладных и накрахмаленных в белом, взирающих с балконов вилл своих мужей. Он больше не был тем сильным и уверенным в себе созданием, рыщущим по ночам. Он изгибался и ворочался в теплом летнем воздухе.
Одна ладонь скользнула по телу, пальцы сомкнулись вокруг члена. Другая присоединилась к ней. Крепко зажмурив бесполезные глаза, он вызывал в воображении тех женщин, что открывались ему, кораллово-розовые и теплые, прекрасные, словно орхидеи. Слезы стекали по заросшим шерстью щекам.
Он кончил, громко всхрапывая и похрюкивая, Потом ему снилось, будто он на прохладной вилле у моря, в открытые окна которой влетает солоноватый ветерок. Он опускается на колени у ложа и с изумлением поднимает простыню - при этом она слегка раздувается - со спящей любовницы. Присев рядом с обнаженным телом, он ласково смотрит на нее, восторгаясь ее красотой.
Странно было пробудиться в темноте. Какое-то время он даже не был уверен, что действительно проснулся. И эта неуверенность теперь будет преследовать его всю жизнь. Сегодня, впрочем, спокойнее было считать все это сном, и он, словно в плащ, завернулся в эту неопределенность.
Обнаружив рычаг, заделанный в пол, Минотавр опустил стенку. На ощупь пробравшись на кухню, он уселся у очага.
– Ты онанировал три раза за ночь, - сказала Ярроу.
– Я слышала.
Он представил, что она осуждающе смотрит на него своими глазенками. Но, судя по всему, она на него не смотрела, поскольку сняла что-то с огня, поставила перед ним и невинно поинтересовалась:
– Когда ты собираешься вставить себе новые глаза? Минотавр нащупал лепешку и отломил кусочек от края.
– Бессмертные не исцеляются, - пробормотал он, макнув кусочек в соус, положенный ею в середину лепешки, помешал хлебом соус и проглотил.
– Мне не позволят иметь новые глаза, разве мама тебе об этом не говорила?
Она решила не отвечать.
– Пока ты спал, здесь крутился репортер с этой чертовой машинкой на плече. Я ему сказала, что он не туда забрел.
И тут же она спросила резко, настойчиво: