Слепой стреляет без промаха
Шрифт:
"Да, когда-то и мы втроем вот в такой же форме, или похожей, с тяжелыми рюкзаками за плечами, с полным боекомплектом ползли по выжженной солнцем земле, по горячим камням. Стреляли, убивали, выполняли всякие задания. И нас становилось все меньше и меньше. В конце концов не стало и меня, не стало того Глеба Сиверова. Появился другой человек. Зачем все это было сделано? И стоило ли это делать? Может, лучше было бы погибнуть? Ведь у меня сейчас нет никого.
Семьей я так и не обзавелся, все друзья, близкие мне люди погибли. Остался только Серега. Нет, не только Серега, есть еще и
И вновь, увидев молодого длинноволосого парня в камуфляжной куртке, он вздрогнул. Он вспомнил Альберта, вспомнил, как тот выносил его из узкого каменистого ущелья. Глеб был ранен, истекал кровью, терял сознание. А когда открывал глаза, видел безжизненное синее небо, в котором парили орлы. Он вспомнил маленький случай, эпизод той далекой жизни.
… Они въехали на БТР в небольшое селение неподалеку от Кандагара. Броня была горячая, как сковородка. Глеб соскочил на землю и спрятался под навесом.
Рядом с ним были ребята из его группы. Глеб отчетливо помнил их лица, помнил их имена и фамилии. Сейчас из той группы нет никого, все похоронены в безжизненных каменистых ущельях в выжженной солнцем земле. Остался только он.
Он сидел, положив на колени автомат, и смотрел в небо. Там высоко парил орел. Птица делала круг за кругом над опустевшим селением. Почти все жители ушли в горы, остались только старики и дети. Под навесом расположилось еще несколько парней. Звучали ленивые реплики, кто-то пытался рассказать анекдот.
Но шутить никому не хотелось. Они только что провели операцию и сейчас пробирались к базе, где можно было отдохнуть, смыть пот, кровь и хорошо перевязать раны. Глеб сквозь темные очки смотрел на небо, следил за сильной птицей.
К ним подошел мальчишка и остановился шагах в четырех. Затем он задрал голову и тоже посмотрел на птицу. Глеб и его ребята переглянулись. А паренек, осмелев, сделал еще три шага и застыл перед Глебом, сообразив, что он здесь самый главный Затем паренек показал в небо пальцем.
– Да, орел, – сказал Глеб.
Затем парнишка указал на автомат, лежащий на коленях Глеба, и сделал движение, показывая, что он хочет выстрелить из автомата Глеба по птице.
Прапорщик из-под Минска взглянул на своего командира.
– Капитан, может, дать пареньку выстрелить?
– Ты что, не понимаешь, что в эту птицу попасть невозможно? – сказал Глеб своему прапорщику.
– Да пусть попробует, пусть пульнет.
– Ну, если хочешь, дай ему свой автомат. Прапорщик отщелкнул рожок, оставив патрон в патроннике, подал автомат мальчику. Тот взял своими худыми руками тяжелый автомат, присел на одно колено и стал следить за птицей, тщательно прицеливаясь. Глеб с интересом наблюдал за парнишкой. Лицо маленького афганца стало жестким, словно высеченным из камня, грязный палец поглаживал спусковой крючок. И когда орел, делая очередной круг, завис над селением, прогремел выстрел. Пуля ушла в безжизненно-синее небо.
Прапорщик взял автомат, присоединил рожок и положил оружие рядом с собой.
Произошло невероятное: птица, до этого продолжавшая парить, вдруг остановилась и начала падать. Орел упал в шагах двенадцати от навеса. Парнишка побежал к птице, которая била огромными крыльями о землю, схватил ее за крыло и поволок по площади, оставляя на земле кровавый след.
– Командир, мы их никогда не победим, – сказал прапорщик.
Глеб тогда ничего не ответил. Но и у него появилась такая же мысль.
– Мы просто, командир, потеряем здесь много людей. Много хороших парней улетят отсюда в цинковых ящиках, много кого не дождутся родители и жены.
– Хватит бессмысленных разговоров, прапорщик, – одернул своего подчиненного Глеб Сиверов.
Прапорщик смолк, взял флягу и принялся жадно пить теплую воду.
Через неделю или полторы прапорщик из-под Минска погиб, и Глеб сам хоронил его.
Прапорщика звали Алесь Сивко, вернее, звали его Шура, а сам он любил называть себя Алесем…
Обо всем этом Глеб думал, стоя на многолюдном шумном Арбате, он потерялся, растворился в этой суете, толчее, среди пестрых афиш, картин, орденов, матрешек – всего того, чем жил и торговал Арбат.
Придя к себе в мастерскую, Глеб вытащил из кармана листок, переданный ему Соловьевым, достал карту, хранящуюся у него в деревянном ящике, и принялся тщательно изучать московский и подмосковные адреса. У него была поразительная память на карты. Стоило ему внимательно посмотреть на карту, внимательно проследить маршрут, как в его памяти четко запечатлевалось то, что он видел. И, глядя на карту, Глеб легко мог представить себе то, что скрывается за обозначениями, мог представить без труда дерево, одиноко стоящее в поле, мог представить узкую тропинку, идущую рядом со старым заброшенным кладбищем. Эта удивительная способность памяти много раз выручала Глеба еще там, в Афгане.
Выручала она его и в других случаях.
Затем Глеб извлек из конверта, в котором хранилась старая-престарая пластинка, один фотоснимок. На нем были трое парней в камуфляжной форме и с оружием. Глеб смотрел на этот снимок, в центре он видел себя, сидящего под большим серым камнем, а рядом с ним стояли Сергей Соловьев и Альберт.
«Как давно это было…» – подумал Глеб.
Ровно в шесть вечера Сергей Соловьев позвонил в такую знакомую ему обитую коричневым дермантином дверь с номером 17. Долгое время в квартире царила тишина. Затем дверь открылась.
– Здравствуй, Наташа, – сказал Соловьев, и по щекам женщины сразу же побежали слезы.
– Проходи, Сережа, – женщина отошла в сторону. Сергей вошел в квартиру. Он увидел большой портрет Альберта, стоящий на книжном шкафу. Наташа перехватила его взгляд, и тут же в ее руках появился влажный носовой платок.
– Сергей, я не могу в это поверить. Я никак не могу прийти в себя. Я не верю. Мне кажется, он жив.
– Нет, Наташа, – сказал Соловьев, обнял женщину за хрупкие плечи, прижал к своей груди.