Слепой убийца
Шрифт:
Глупости, говорила Рини. Такого на свете не бывает. Но потому они мне и нравились.
О преступниках и работорговцах писали в криминальных журналах с пистолетами и лужами крови на обложках. Там богатым! наследницам с широко распахнутыми глазами грубо затыкали нос! платками с эфиром, потом связывали бельевой веревкой, которой всегда было больше, чем надо, и запирали в каютах яхты, в склепах или в сырых замковых подвалах. Мы с Лорой верили в существование работорговцев, но не очень-то их боялись: мы ведь знали, чего от них ждать. Они ездят в больших темных автомобилях носят длинные пальто, плотные перчатки и черные мягкие шляпы их нетрудно вычислить и сразу убежать.
Но мы их так ни разу и не встретили. Нашими единственными врагами оказались дети
Мы любили болтаться на Эри-стрит, разглядывая витрины; нам особенно нравились дешевые лавки. Или мы смотрели сквозь решетку на начальную школу для обычных детей – детей рабочих, – на гаревые спортплощадки и на высокие резные двери с надписями «Для девочек» и «Для мальчиков». На переменках дети вопили и были довольно грязны – особенно после драки или возни на площадке. Мы радовались, что не нужно ходить в эту школу. (Правда радовались? А может, чувствовали себя изгнанниками? Наверное, и то и другое.)
На прогулки мы надевали шляпки. Мы считали, они нас оберегают – в каком-то смысле превращают в невидимок. Леди никогда не выйдет на улицу без шляпки, говорила Рини. И без перчаток, добавляла она, но про них мы не всегда вспоминали. Я помню тогдашние соломенные шляпки – не из бледной соломки, а темнее, словно жженые. Влажный июньский жар. Пыльца в дремотном воздухе. Ослепительное синее небо. Праздность, безделье.
Как бы мне хотелось вернуть эти бессмысленные дни, эту скуку, бесцельность, бесформенные перспективы. И они, в общем, вернулись, только теперь без особых перспектив.
У нас тогда появилась учительница, которая продержалась дольше остальных. Сорокалетняя женщина с большим запасом выцветших кашемировых кардиганов, говоривших, что в её жизни бывали времена получше, и пучком мышастых волос на затылке. Её звали мисс Беконтух – мисс Вивиан Беконтух. За глаза я однажды назвала её мисс Вивисекция – уж очень странное сочетание имени с фамилией, и потом, глядя на неё, еле сдерживала хихиканье. Однако прозвище привилось. Сначала я научила ему Лору, а потом, конечно, пронюхала и Рини. Она сказала, что жестоко смеяться над мисс Беконтух: у бедняжки нелёгкие времена, она заслуживает сочувствия – она ведь старая дева. А это что? Женщина без мужа. Мисс Беконтух обречена влачить одинокую жизнь, сказала Рини с оттенком презрения.
– Но у тебя тоже нет мужа, – заметила Лора.
– Я – другое дело, – сказала Рини. – Я пока не встречала мужчины, которому мне бы захотелось поплакаться в жилетку. Я многих отвергла. Многие сватались.
– Может, к мисс Вивисекции тоже сватались, – сказала я, только чтобы возразить. Я уже была в подходящем возрасте.
– Нет, – ответила Рини. – Не сватались.
– Откуда ты знаешь? – спросила Лора.
– Да вы посмотрите на неё. Посватайся к ней трёхголовый и хвостатый, она бы и в него зубами вцепилась.
Мы ладили с мисс Вивисекцией, потому что она позволяла нам делать все, что мы хотим. Она быстро смекнула, что ей с нами не справиться, и мудро решила не пытаться. Мы занимались по утрам в библиотеке – раньше дедушкиной, теперь отцовской, – и мисс Вивисекция просто допустила нас к книгам. На полках их стояло множество, в тяжелых кожаных переплетах с золотым тиснением. Сомневаюсь, что дедушка Бенджамин их когда-нибудь раскрывал: просто бабушка Аделия считала, что ему их следует прочесть.
Я выбирала книги, казавшиеся мне интересными: «Повесть о двух городах» Чарлза Диккенса; Истории Маколея [39] ; иллюстри рованные «Завоевания Мексики» и «Завоевание Перу». Я читала стихи; иногда мисс Вивисекция робро учительствовала, заставляя меня читать вслух.
В стране Ксанад благословеннойДворец поставил Кубла Хан,Где Альф бежит,39
Томас Бабингтон Маколей (1800 – 1859) – английский историк, чей главный труд – «История Англии» в пяти томах.
40
«Кубла Хан, или Видение во сне» – стихотворение английского поэта Сэмюэла Тейлора Кольриджа (1772 – 1834), навеянное ему во сне, Перевод К. Бальмонта.
– Не торопись, – говорила мисс Вивисекция. – Строки должны струиться, милочка. Представь, что ты фонтан.
Хотя сама мисс Вивисекция была грузна и неизящна, у неё имелись весьма высокие критерии изысканности и целый список вещей, на которые нам следовало походить: цветущие деревья, бабочки, нежный ветерок. Что угодно, только не ковыряющие в носу маленькие девочки с грязными коленками: в вопросах личной гигиены она была чрезвычайно брезглива.
– Не жуй свой карандаш, милочка, – говорила она Лоре. – Ты же не мышка. Посмотри, у тебя весь рот зеленый. Это вредно для зубов.
Я читала «Эванджелину» [41] Генри Уодсуорта Лонгфелло, читала «Сонеты с португальского» Элизабет Барретт Браунинг [42] . «Как я люблю тебя? Не счесть мне этих „как“. «Прекрасно!» – вздыхала мисс Вивисекция. Она питала слабость к Элизабет Барретт Браунинг – во всяком случае, насколько ей позволяла унылая натура; а ещё к Эмили Полин Джонсон [43] , принцессе могавков:
41
Эпическая поэма американского поэта Г.У.Лонгфелло (1807 – 1882),р. которой описана судьба французских канадцев, изгнанных англичанами.
42
Элизабет Барретт Браунинг (1806 – 1861) – английская поэтесса. «Сонеты с португальского» (1850) посвящены её мужу, поэту Роберту Браунингу.
43
Эмили Полин Джонсон (1861 – 1913) – канадская поэтесса, дочь могавка и англичанки, первая индеанка, чьи работы были опубликованы в Канаде. Много разъезжала по стране, выступая перед жителями, в том числе перед индейцами.
– Очень волнующе, милочка, – говорила мисс Вивисекция. А ещё я читала лорда Альфреда Теннисона, человека, чье величие, по мнению мисс Вивисекции, уступало разве что Богу.
Где были цветы, теперь черный мох,Клумбы покрыл ковром.Обломки шпалер, виноград усох,Гол и бесцветен дом…Она лишь сказала: «Жизнь пустая.Увы, не придет он».Она сказала: «Я так устала.Лучше уж вечный сон». [45]44
Эмили Полин Джонсон. «Песня, что мое весло поет» (1912).
45
Альфред Теннисон. «Мариана» (1830).