Слепой. Глобальный проект

Воронин Андрей

Гасан месяц жил на развалинах. Он, и еще десятки обезумевших, надеющихся на чудо мужчин и женщин руками двигали каменные глыбы, приводили служебных собак. Никто не нашел ничего и никого – горы умеют надежно хоронить тех, кого убили. Но винили не природу. Проклятия сыпались на головы тех, кто затеял нечто страшное с куцым названием «конфликт».

Время шло, и надежд не осталось. Холодало. Люди доверяли друг другу ключи от городских квартир, чтобы кто-нибудь один пробрался в уже воюющий город и привез одеяла, куртки, чай, макароны. Вылазки удавались не всегда: дома часто оказывались разрушенными, долго пустующие квартиры разграбленными или занятыми бездомными.

Огромный камень-талисман, слегка покосившийся, потерявший красивый наряд из лишайника, стоял на месте. Словно символ вечности.

«Время движется и стоит на месте, – думал Гасан, – из него нельзя выйти. Щетина будет расти, кожа морщиться, волосы

белеть, слезы высыхать. А Гуля и Лейла будут оставаться молодыми, гладколицыми, черноволосыми, хотя их нет совсем – ни сгнивших, ни замерзших, никаких. Им каждый год будет двадцать девять и шесть, а ему тридцать, тридцать один, тридцать два…»

Несколько раз, глухой ночью он выбирался из палатки, подходил к камню и упирался в него спиной, руками, лбом. Скрипел зубами, хрипел – но сдвинуть глыбу не мог. Она спокойно и величаво возвышалась над суетой и бренностью мира.

«Камень, глыба, изваяние… Вечность во плоти, неистребимое напоминание о том, что было, кто был… Считался оберегом, талисманом, хранителем!» – Гасан возненавидел камень, хотя понимал, что это бессмысленно, даже глупо.

На месте погибшего аула возрождалось поселение. Кто-то решил остаться, потому что идти было некуда, другие – потому что не к кому. С гор к новокировцам спускались люди в хаки и в камуфляже, приносили еду и теплые вещи. Однажды принесли тяжело раненного мальчика лет семнадцати, потом другого. Среди поселенцев была одна бывшая медсестра, Гасан ей помогал. Но спасти раненых они не сумели – не было нужных лекарств. Один за другим мальчики сгорели от сепсиса, лежа на чужих потных куртках… Их закопали рядом с камнем, завернув в те же куртки – больше ничего подходящего не было.

Назавтра снова пришли мужчины с автоматами, расстелили коврики прямо на холодной земле, повернулись лицом к Мекке и восславили имя Аллаха, даровавшего своим сыновьям почетную смерть в праведном бою с гяурами. Этот намаз изменил судьбу новокировского лагеря: измученные, больные люди, связали в узлы свои жалкие обветшавшие одежки, обернули еще одним слоем полиэтилена паспорта, ордера, свидетельства о рождении и смерти и ушли вслед за солдатами в горы, став частью незаконного бандформирования. Вслед за ними, серыми тенями последовали сильно одичавшие собаки, не отвыкшие жить рядом с людьми.

Глава 6

Врач Рашид-ага был очень пожилой и сам насквозь больной. Постоянно потирал искривленные инфекционным артритом короткие пальцы, носил во всех карманах конволютки с валидолом, старался пореже стоять, почаще сидеть. Гасан помнил его – встречались еще во время клинической практики в областной больнице. Старик не был ни хирургом, ни ортопедом, ни травматологом – обычный терапевт. Однако здесь, в лагере, брался за скальпель. Гасан, его вновь прибывший ассистент имел молодые глаза и твердую руку. Первые несколько недель он активно помогал в операционной палатке, потом и вовсе заменил старого доктора. Тот охотно готовил инструменты, стерилизовал биксы, делал инъекции, готовил операционную. Резать или нет, все чаще определял Гасан. Им обоим очень не хватало знаний, клинической практики, анестезиолога и элементарных антибиотиков, антисептиков, анальгетиков. Перевязочный материал стерилизовался некачественно, по старинке, его тоже было катастрофически мало.

Именно это – нищета и нехватка опыта, свели полевого фельдшера Гасана с венгерским исследователем Белой Меснером. Они познакомились на форуме одного англоязычного сайта, где заинтересованные коллеги со всего мира высказывались по поводу возможностей нано-технологий в клинической медицинской практике. Сначала это был просто треп и выпендреж интерактивных «всезнаек», но по прошествии месяцев наметились общие научные интересы некоторых групп общающихся. Гасан и Бела стали прочной, заинтересованной друг в друге парой. Каждый чуть-чуть недоговаривал другому о своей нынешней профессии и образе жизни, но обсуждать главное это не мешало. Они давно обменялись адресами и превратили показную полемику на форуме в почти интимную переписку о патогене скрейпи. Оба ученых сходились во мнении, что данный патоген представляет собой инфекционный белок, что, в общем-то, бросало серьезный вызов основным постулатам молекулярной биологии. Амбициозный Меснер нашел в лице Гасана понимающего слушателя, который на веру принимал и научные выкладки, и продолжающие их околонаучные фантазии. Был в их странном, тайном контакте даже некий флер романтики, когда хотелось, чтобы виртуальный собеседник оказался прекрасной дамой, окруженной оранжерейными розами, а не умным мужиком, придавленным обстоятельствами.

Среди скал и обрывов, редких чахлых кустов и почти вертикальных склонов чудом сохранившаяся телефонная линия была как окно в мир. Полевой командир Мамед Тагиров готов был недоесть, недоспать, недокурить ставшую обязательной привычкой анашу, но кабель сберечь. Он всегда был в исправности. Вся линия, ведущая к бывшему отделению связи, охранялась лучше и строже, чем госпиталь или кухня. Способы оплаты были отработаны. Деньги за услуги связи, основной из которых был доступ во всемирную паутину, регулярно переводились на соответствующие счета «центральным штабом». Гасан, как один из немногих, кто был «на ты» с хрупкой техникой, привезенной в трех плоских чемоданчиках и хранящейся у Мамеда в блиндаже, в свободное время рыскал в сети в поисках любых новостей. Это было его личной, бесценной привилегией. По совместительству с фельдшерско-хирургической службой он стал пресс-атташе их страшной компании: рассылал электронные заявки по тайным, всякий раз меняющимся адресам электронной почты, получал ответы, в смысл которых вникать боялся. Но и без этого было ясно, что и Мамед, и Захар, и Измир пришли в горы не сами, место дислокации лагеря определили не случайно. Оружие, боеприпасы, специальная литература, видеоагитки и томики Корана на русском, чеченском, фарси сбрасывали с вертолетов, привозили на БТРах. В лагере всегда были вода, еда, наркотики. Приезжали инструкторы, занимались с людьми стрельбой, приемами рукопашного боя, обучали ведению боевых действий в горах. Гасан лично оформлял интернет-покупку лазерных стрелковых комплексов «Рубин-410», и сам учился стрелять с помощью этих «навороченных» тренажеров. Отдельно Захар тренировал некоторых новобранцев, расклеив и развесив на качающихся от ветра веревках светящиеся мишени в самых труднодоступных уголках лагеря.

– Нас готовят для специальных заданий, здесь мы не останемся, – это понимали все, с кем проводились «дополнительные занятия». Иначе – зачем пистолеты, пригодные лишь для нападения или обороны на близких дистанциях, когда вокруг скалы и обрывы. Полезней было бы почаще брать в руки верного «Калашникова». Этих мальчишек Гасан не успевал запоминать в лицо, он видел лишь травмы, в основном – осколочные ранения, лечить которые получалось плохо. Они со старым Рашидом давно составили заявку, по форме идентичную тем, что Гасан делал для закупки стрелковых тренажеров. Медики просили прислать анестезиолога, стерильные пакеты и одноразовые шприцы. Нужны были и зажимы, и пилы, и шовный материал. Вопрос был в том – куда отправить этот текст. Захар прочел, перенаправил к Мамеду, тот и читать не стал, сказал, что пока надо подождать. А мальчишек привозили каждую неделю, иногда по двое, трое, четверо. С железом и свинцом в животах, головах, позвоночнике. С раздробленными или оторванными руками, ногами. В грязи и крови. Спасать удавалось не всех. Сгоревших от инфекции, сгнивших заживо торжественно предавали земле, то есть попросту заваливали камнями, завернув в плащ-палатки. Их несли далеко в горы, так далеко и высоко, что руки, казалось, не выдержат тяжести. Мужчины менялись: одно тело несли по очереди, как правило, две, а то и три пары бойцов с оружием. Пока шли – молчали, на отдыхе тоже. В знакомой долине, на дне высохшего русла, разгребали ветки и мусор, скатывали со склонов небольшие булыжники и создавали некое подобие алькова с невысокими, ладони в две, стенками. Туда, как в детскую ванночку, опускали мертвого мальчика, засыпали чем придется – песком, листьями, мелкими каменьями. Сверху клали камни побольше, если могли найти. На самом крупном и гладком Ильяс писал имя и возраст умершего, рисовал тонкий изогнутый полумесяц.

В каждой «передачке» с «большой земли» были красивые, яркие упаковки специальных фломастеров, пишущих золотом или серебром и по камню, и по стеклу. Кто-то заботился о том, чтобы слуг Аллаха можно было посмертно обозначить корявой надписью на обломке скалы. Бинты, лекарства, шприцы присылали от случая к случаю, а эта художественная дребедень была всегда, и в избытке.

«Все похоже, история повторяется, – думал военный фельдшер, подкатывая очередной камень к могиле. – Кто-то устанавливает крест, кто-то – столбик с красной звездой, мы – камень с тонким исламским полумесяцем».

Захар привычно бубнил:

– Не считай же покойниками тех, которые были убиты во имя Аллаха. Нет, живы они и получают удел от Господа своего, радуясь тому, что Аллах даровал им по милости Своей, радуясь тому, что нет причин для страха и печали у тех, которые еще не присоединились к ним.

А мальчикам уже все равно, творит выживший товарищ намаз лицом к Киббле или читает заупокойную, потупив очи долу. Они погибли не за веру, как будет написано на камне-надгробии, а потому что плохо стреляли, не успели спрятаться, оказались слабее. Некоторым просто не повезло. Зеленые повязки на лбу ничего не меняли – для большинства это был всего лишь ритуал, лишенный глубокого смысла. Куда больше волновались о том, чтобы не забыть положить в нагрудный карман тот самый толстый фломастер – если найдут уже мертвым, будет чем пометить надгробие.