Слепой. Глобальный проект

Воронин Андрей

Убедившись, что за папашей захлопнулась дверь, он сделал музыку погромче и стукнул в стену. Через минуту Каролина уже сидела на его диванчике, укрывшись легким клетчатым пледом, и листала очередное глянцевое издание из соседнего киоска. Случалось, они так просиживали целые вечера – он за трудной книгой, она за яркими картинками популярных журналов. Наличие-отсутствие в доме отца или бабушки на это никак не влияло – Каролина была полноправным членом семьи с тех пор, как ее мама однажды попросила его папу побыть с девочкой минут десять-пятнадцать, пока она сбегает в магазин. За эти минуты дети очень подружились, им хотелось быть вместе. Их родители-одиночки сначала приняли это за знак свыше, но ошиблись. «Знак»

распространялся только на детские отношения, которые взрослых не объединили.

Бела привычно попросил подружку сделать бутерброды и чай, она знакомо поворчала и отправилась на кухню, вернулась с полным блюдом сандвичей. И вдруг, когда она стояла в дверном проеме, он разглядел, что под длинной, свободной футболкой на ней ничего нет. И это очень красиво, и очень интересно.

– Ты почему голая пришла? – спросил он напрямик.

– Из душа только что, да и жарко, разве нет?

– Мне тоже жарко, ну и что! – парень еще не понимал, что с ним происходит.

– Отстань, я тысячу раз так приходила, и никому это не мешало. Пойду оденусь, а ты кассету пока перемотай.

Она ушла и через пару минут возвратилась. Теперь под футболкой были белые трусики с яркой маленькой картинкой.

– Без них мне больше нравилось, – честно признался он.

Книга уже не читалась, а музыка не слушалась – ее заглушал непривычный шум в ушах. Как будущий биолог, он тысячу раз видел статьи о характерных реакциях мужского организма на повышение уровня тестостерона: и выброс адреналина, и сосудистая реакция, и изменение сердечного ритма… Пока Бела мысленно оценивал свое состояние, Каролина приподняла футболку и сняла трусики. Переспрашивать, правильно ли он ее понял, не пришлось – майка тоже упала на пол. Уже через мгновение его джинсы тоже были на полу. Рубашку он снять не успел….Кажется, ей понравилось.

Ни обсуждать, ни оценивать вслух случившееся они не стали. Просто теперь, когда она приходила, все случалось словно само собой. Единственное, о чем будущий ученый счел нужным поговорить, – это опасные и безопасные дни. Заводить малыша он пока не планировал.

За все шесть лет Каролина ни разу не отказала, не придумала отговорки или болезни. Она всегда порывисто и смело ложилась на его диван, всегда честно называла даты критических дней, тяжело и шумно дышала вначале и закусывала нижнюю губу в конце. Он редко звонил из Москвы, но когда приезжал – все свободное время посвящал ей. Разговаривали по душам они по-прежнему мало. Бела считал, что высшая форма любви, доверия – когда и без слов все ясно.

Увидев выпирающее пузико, свеже дипломированный биолог прикинул срок – около двадцати недель. Выходит, когда он был дома в последний раз, Каролина уже была в положении. Он тихо сел на разбитый диванчик, обхватил голову руками и просидел, не двигаясь, почти сутки. Как в бреду или тумане видел и слышал ее передвижение по квартире, разговоры с отцом, попытки прикоснуться к плечу, принесенные и убранные тарелки с едой, чашки с питьем. Казалось странным, что отец деятельно во всем этом участвует, суетится, распаковывает его сумку и целует красную коленкоровую книжечку – диплом с отличием об окончании МГУ.

Только к ночи Бела осознал, что Каролина теперь живет у них, беременна от его отца и абсолютно счастлива. Жить со старшим Меснером она начала на год позже, чем с младшим, когда Бела уехал в Москву. Папа почему-то к сыну не ревновал, а она жалела и любила обоих.

Уже назавтра несостоявшийся жених снял отдельную квартиру, а через неделю поступил на работу в Будапештский университет на отделение медицинских наук. Его охотно приняли и предложили место в аспирантуре. Летом университет пустовал, можно было спокойно осваиваться: изучить расположение длинных коридоров, меню буфетов, фонды библиотеки. Жить совсем один Бела не привык, но приходилось учиться и этому.

Другим серьезным испытанием стало вступление в партию. Кафедрой заведовал профессор Габор Солти, блестящий ученый-физиолог, почему-то вдруг решивший, что истинного блеска мужчина может достичь, только сделав политическую карьеру. Со временем Бела разобрался, что эту мысль профессору внушала кривоногая, глазастая лаборантка, бездарная и тщеславная одновременно. Габор стал одним из основателей оппозиционного движения «Венгерский демократический форум». Он даже пробился в президиум на историческом первом его соборе в Лакителеке под Будапештом. Первые полгода работы на кафедре сопровождались пламенными и, что удивительно, абсолютно искренними беседами заведующего с сотрудниками и аспирантами о христианско-гуманистических, национально прогрессивных и либеральных идеях. Бела внимал начальнику с почтением. И когда тот предложил вступить в ряды демократов, отказаться не посмел. Членские взносы он платил исправно и даже один раз пришел на собрание. Политика Белу Меснера по-прежнему не интересовала, но, если от нее зависела карьера, он готов был числиться в партийных рядах.

Еще одним событием стало рождение ребенка Шандора Меснера и Каролины. Так Бела превратился в старшего брата малютки Иштвана. О том, что малышу пора родиться, Бела догадывался, но точных известий не имел – со дня своего побега ни разу не звонил домой, и его никто не искал. Даже не сообщили о неожиданной, нелепой смерти бабушки от закупорки легочной артерии. Об этом он узнал от ее соседки, которую встретил на улице случайно. Эта же болтливая фрау Хелена сказала, что у Шандора прибавление в семействе.

Новость разбередила незажившую рану. Бела часто представлял отца, занимающегося любовью. Не с забытой мамой или незнакомой любовницей, нет! С Каролиной – маленькой, глупой, трепетной. Меснер-младший не мучил себя вечным «почему»? Почему она так поступила, выбрала старшего – заурядного, небогатого, неперспективного Меснера? Ответ был один – судьба. Никто не виноват, ни с кого не спросишь.

А потом Бела встретил их в клинике, куда заехал договориться с потенциальным соавтором о совместной публикации в «Университетском вестнике». Нахохлившиеся, поблекшие, почему-то очень похожие между собой, Шандор и Каролина сидели в очереди в кабинет к специалисту по генетике. Молодая мама держала на коленях сверток, очень большой, шевелящийся, покряхтывающий. Бела замер за колонной – он хорошо знал этот кабинет, а еще то, что завернутых в одеяло детей можно увидеть в Москве на вокзале, в руках немытых беженок из таджикских степей, но не в ведущем медицинском учреждении Будапешта. Сверток забеспокоился сильнее, из него то и дело высовывались странные, недетские когтистые лапки.

– Пить, мама, пить! – скрипел сверток. Каролина кивнула Шандору. Папаша выудил из накладного кармана сумки детский поильник и подал ребенку. Каролина отогнула угол клетчатого одеяла. Младший брат Иштван оказался чудовищем. Стало понятно, почему родители прячут его, кутая в шерстяной кокон.

В университете Бела слышал об этом заболевании на факультативе по генетике. Преподаватель упомянул о нем вскользь, потому что материала о прогерии – так называлась эта болезнь, имелось очень и очень мало. Бела потом нашел в вестнике американского университета имени Джона Хопкинса маленький отчет, подтвержденный данными нескольких других лабораторий. Там говорилось, что препараты группы ингибиторов фарнезил трансферазы (FTI) способны предотвратить развитие процессов старения в культурах клеток, аналогичных клеткам больных прогерией, или, по-другому, синдромом Хатчинсона – Гилфорда. Их ядра, в отличие от нормальных ядер округлой формы, состоят из многочисленных долей и иногда даже имеют вид виноградных гроздьев.