Слепые тоже видят
Шрифт:
— Если ты все знаешь, иди получи свою премию и не приставай к людям! — чеканит он.
— Продолжайте, продолжайте, мой друг! — говорю я, сдерживаясь. — Нас интересуют любые подробности.
Полицейский-разбойник успокаивается.
— Да-а, толстая сигара, огромная. Вся в огнях… Она пришла со стороны болот и, похоже, собиралась пересечь море. А потом остановилась — там, далеко, над водой.
— Что, совсем остановилась? — осведомляюсь я.
— Ну да, совсем-совсем.
— Надолго?
— Примерно три
(Тут следует отметить, что, как мы тогда узнали, в Дуркина-Лазо нет часов и население в качестве единицы измерения использует отрезок времени с момента наполнения кастрюли литром холодной воды до появления пузырьков при закипании. Очень оригинально!)
— И что, он потом опять полетел?
— Нет, он взорвался.
— Взорвался?
— С жутким грохотом. Все небо осветилось диким пламенем. Потом горящий шар упал в море и утонул.
— Да, старина, — бурчит Александр-Бенуа, — пикантнеишая историйка, не находишь?
Летающий шар взрывается после того, как устроил небольшую репетицию конца света. Больше похоже на сказку Перро, которую плохо переварили и, не поняв, отрыгнули.
— Нам нужно узнать как можно больше, Толстяк.
Он набрасывается на полицейского:
— Скажите-ка, дорогой коллега, не могли бы вы нам достать лодку?
Тот соображает.
— Гм, трудно.
— Но Мекуйанбар все-таки порт, насколько я знаю?
— Я не утверждал обратного, — гнет свое коллега, — но лодок очень мало.
— Вы же только что сказали, что у вас и вашего брата есть лодка, чтобы собирать мебель с кораблей?
— Мы ее вытащили на берег, но пока не отремонтировали. В ту ночь у нас было происшествие: маяк Мекуйанбара вдруг заработал, а мы подумали, что это наш ложный, и врезались прямо в рифы.
Он утробно вздыхает.
— Дадите еще пятьсот бананов сверху, если я вам найду лодку?
— Обязательно.
— Хорошо, тогда идите к моему брату, он все устроит. Видите холм там справа?
— Вижу, — отвечает за нас обоих Берю.
— Наверху ничего нет, так?
— Да, ничего!
— Это наш дом. Но не перепутайте, потому что там рядом еще один, колдуна. У нас на доме — знак рака, а у Тампукту номер девяносто шесть. Мое дежурство заканчивается только через одно закипание бельевого бака, так что я не могу с вами пойти.
— Это здесь, — объявляет Толстяк, останавливаясь.
Хотя мы поднялись на некоторую высоту, нет ни малейшего дуновения, чтобы освежить наши обожженные физиономии. Везде страшное пекло, исходящее от моря, как от парной бани.
— Что видно? — спрашиваю я.
— Тут вроде написан номер шестьдесят девять, прямо на асфальте, если смотреть с этой стороны.
— А дверь?
— Не вижу, но из земли торчит кусок трубы. Думаю, что-то вроде переговорного устройства. Постой! Есть кто-нибудь? — кричит в трубу Толстяк.
Впечатление
Но крик не производит эффекта.
— Никого, — делает он вывод из этого молчания. — Должно быть, это не домофон. Но тогда, значит, труба канализации, что мне вполне подходит, так как у меня лопается мочевой пузырь. Не хочешь присоединиться?
И тут же после этих слов я слышу громкое журчание неудержимого потока.
Но прежде чем он заканчивает облегчаться, до моих ушей доносятся страшные угрозы и проклятья. Тонкий голосок вертится вокруг меня, как потревоженный шершень.
— Окапи! Мангусты! Свиньи! — надрывается писклявый голосок, принадлежащий, как я подозреваю, колдуну, о котором упоминал наш друг морской разбойник, он же полицейский.
Нашему вниманию представлен целый список названий всех возможных и невозможных представителей животного мира.
— В мой фу-фу! Он писать в мой фуфу! — задыхается жертва недержания мочи у моего друга Берю.
— Что это такое — “твой фу-фу”? — обрывает концерт Толстяк.
— Это мой выхлоп! — отвечает несчастный. — Кто тебе разрешил мочиться в мою трубу, а, скажи, зебу, гремучая змея, навозный жук!
— Послушай, папаша, — парирует Берю, пытаясь оправдаться, — сам ты старый пигмей! Я не могу себе позволить дать тебе затрещину, но знай: будь ты сантиметров на пятьдесят больше и лет на пятьдесят меньше, я бы тебе сейчас так врезал, что ты проглотил бы все свои оставшиеся зубы вместе с мостами.
Гном прекращает шаманскую пляску и затыкается.
Нас вдруг окружает звенящая тишина. Слышно лишь прерывистое дыхание старичка. Затем он снова вскрикивает голосом, похожим на звук, который издает хлебный нож, когда им скоблят железную трубу.
— Куси Куса! Мели Мело!
— Какой ужас! — слышу я женский голос.
Но это я так думаю, потому что в реальности я слышу что-то типа “какой ужаш”.
Интересно, кто это еще?
Ответ не заставляет себя ждать. Берю объясняет мне своим верхним каналом (несудоходным), что из-под земли выскочила женщина, молодая, черная, красивая. Но у моего восторженного друга это звучит как “ужасно красивая”.
— Он навел на вас проклятье бракпаф, — щебечет она.
— А что оно означает?
— Он вас сглазил. Вы импотент! — журчит женский голосок. — Ваш секс в течение трех поколений будет инертным. Большой бракпаф ничем не снимается. Тампукту самый великий колдун в Дуркина-Лазо.
— Самый великий! Интересно, как выглядят остальные? — хрюкает Берю. — Видел бы ты этот мешок костей высотой метр десять. У него там что, радионуклеиды на пигментации? Или в башке гамма-излучение? Или антитела господина От-горшка-два-вершка источены жуком-долгоносиком? Он что, запутался в сравнениях с животными? Что ты молчишь, прыщ?