СЛЁТКИ
Шрифт:
Братья со скамейки скатились. Чудеса, да и только. Вот уж про кого не думали - ни тот, ни другой. Военный человек и соловьи, что тут общего? Если бы про оружие какое спросить, это - да, дело понятное. А про птицу, да еще такую особенную? Но оказалось, где-то там на югах, где жил майор, когда никаким майором не был, а был таким же, как, к примеру, Боря, пареньком, соловьев этих, наверное, просто на каждом кусту.
– Голова, - рассказывал майор, - трещит от их звона, засыпать тяжело, и так всю ночь! Ну, вот мы, пацанами, и ловили их.
Он
– Кто-то рассказал нам, - сказал Гордеевич, сияя белоснежной доброй улыбкой, - что в древние-древние времена, в Италии, кажется, их ловили, жарили и подавали на королевский пир!
Ребята аж отпрянули. Но он не заметил:
– Вкуснятина, наверное. Но не для нас. Ведь мы не короли! Да и тогда-то мы ловили просто так, из любопытства. Поймаешь, подержишь в руке и отпустишь.
– Ну, так как?
– не терпелось Глебке.
– Он не ловится, как обычная птица, - сказал, хмурясь, майор, - ни на прикорм, под сеть, ни западней. Самая это умная птица. Аристократ. Солист великой оперы жизни, я бы сказал. Певец любви, не только птичьей. А осторожный - сравнить не с кем. Потому мы слышать его слышим, а увидеть трудно. Почти нельзя…
А Гордеевич рассказывал просто чудесно. Нигде, наверное, такое не прочитаешь.
Итак, у дивного певца есть великое достоинство - голос. И великое умение - осторожность. Но есть, оказывается, и великий же недостаток: любопытство. Кто и когда это открыл, неизвестно, но этого человека, без сомнения, можно тоже назвать великим. Великий наблюдатель.
И вот что он придумал.
В землю надо врыть зеркальце. Небольшое, но и не очень маленькое. Среднее. А чуть повыше закрепить два стекла, оставив между ними щель.
Соловей любопытен и, увидев в зеркале свое отражение, хочет познакомиться с другим соловьем. Может, подружиться, а скорее всего, поссориться из-за молчаливой соловьихи, которая сидит где-то в гущине кустарника и тихо высиживает птенцов. И вот ее голосистый муженек, защищая честь и интересы семьи, увидев свое отражение, стремится к нему, прозрачные стекла перед зеркалом не мешают ему видеть соперника, он прыгает вниз, ближе к нему - и все! Щель между стеклышками неширока, а чтобы взлететь, надо ведь крылья распахнуть, но как их ни расправляй, взлететь нельзя, потому что сверху - стекло. И он остается между зеркалом и стеклами. Зеркально-стеклянная ловушка.
– Хотите, - радостно спросил Хаджанов, - я вам ловушку эту сделаю?
– Хотим!
– радостно крикнул Глебка, и Борис кивнул, хотя на душе у него сразу сделалось холодно. Наверное, от этих ледяных стенок - снизу зеркало, сверху стекло. На секунду почувствовал себя крохотной птицей.
Тысячу раз спрашивал потом себя выросший Борис, зачем уж так старался Хаджанов, почему так усердно, и ведь не только на словах, хотел помочь им с Глебкой в самой малой малости, даже в таком детском и, в общем, глупом стремлении поймать соловья - и всякий раз бывали у него разные предположения.
Но тогда он ни о чем плохом не думал. Поражался этому майору. Все больше и глубже захватывал он Бориса своими неподражаемыми знаниями и умениями. А главное, такой невзрослой готовностью все бросить, чтобы прийти на выручку.
Глебка ликовал. Соскочил со скамейки, скакал вокруг клумбы. И очень скоро, минут через десять, Хаджанов явился с маленькой лопаткой и чем-то плоским, обернутым грубой желтой бумагой.
Они даже маму предупреждать не стали, зашагали вместе с майором в сторону предместья, березовой рощи, попросив только вахтеров ей передать, мол, не дождались.
Михаил Гордеевич и впрямь походил на мастера соловьиной ловли. Быстро и сметливо оглядел заросли, точно, без колебаний отыскал местечко - малую горку, под одним из кустов, самым кудрявым и непролазным, в десяток скорых движений железной лопаткой отрыл ямку; установил в дно зеркало, следом, одно к другому, куски стекла, земляные отходы собрал горстями и отнес, не ленясь, в сторону; конечно, тут и ребята помогли.
– Ну, вот, - сказал им, - набирайтесь терпения. Ловушку желательно по утрам осматривать.
Потом раздумчиво, уже не так оживленно, как на скамейке, оглядел ребят и добавил:
– Но я вам советую… Если попадется, достаньте, поглядите, погладьте и отпустите. Вообще это грех - соловья ловить.
Ответил на незаданный вопрос шуткой:
– Мы же не короли, чтобы их жрать! Еще не докатились!
20
Как долго тянулась соловьиная история, а как быстро кончилась! Будто жизнь человеческая.
Рождается человек, растет, учится, страдает, наконец, становится взрослым, добивается какой-нибудь своей цели - важной или не очень, и вдруг - р-раз…
В первые дня три или четыре они бегали на березовую опушку по нескольку раз в день. Стеклянная клетка была пуста, а зеркало сияло в тени, будто посмеивалось над ребятами, удивлялось их наивности.
Потом заленились - так часто случается с детьми, даже и подросшими. А когда пришли Борис и Глеб через два дня поутру - оба на колени упали.
Под стеклами, на сияющей зеркальной пластине, будто на операционном столе, лежала, раскинув крылья, мертвая незнакомая птица. Не похожая на синиц, мухоловок, зорянок - кого ни называй, ни на кого не похожая. Сразу понятно - соловей.
И подпалинки на голове и спине, и сам серенький, в общем, неприметный. И еще кровь на крыльях и клюве - видно, бился о стеклянную крышу, пытался вырваться и не смог.
Глебка ревел в голос, горевал неистово, качался из стороны в сторону, да и у Бориса слезы капали, будто дождик, едва кулаком поспевал их стирать, чтобы взрослым остаться, почти мужчиной.
Ничего они не говорили, только плакали, только винились за глупость свою, за нелепую настойчивость увидеть то, что увидеть нельзя.