СЛЁТКИ
Шрифт:
— Я ведь после Борика мать свою похоронила, буквально через неделю… Помолчала.
— Прямо дуплетом — бум, бум! Ты знаешь, что такое дуплет? Глебка кивнул.
— Ну вот, — пробормотала Марина, — давай и выпьем дуплетом — за него и за нее.
Они выпили, не чокаясь, по две стопки, одну за другой, потом молча стали жевать капусту.
Глебка почувствовал, как поплыл куда-то, но было неудобно показывать, что он слабак. Марина поглядывала на него испытующе, словно проверяла, как держит удар.
Потом заплакала.
11
Все,
Глебка, мальчик как все, нагляделся в телике мерзости сверх всякой меры — похоть через край льется. В представлениях своих он всё знал и умел, но когда Марина заплакала, а потом ушла в комнату и прилегла на кровать, растерялся. Сидел в кухоньке, жевал капусту и даже не сообразил еще плескануть себе для храбрости и войти в комнату. Она сама его позвала.
Только тогда он решился, и все у них произошло торопливо, неловко, стыдливо. А потом, когда надо было что-то сказать и посмотреть в глаза друг другу, и вовсе неприятно, потому что Глебка ничего этого не умел, а думал только о том, как бы скорее одеться да выскочить.
Низ живота у него страшно болел, про удовольствие даже думать не приходилось. Но стыда он не испытывал. Просто исполнил какую-то обязанность, что ли. Марина позвала, и он к ней пришел. Но зачем, почему и что дальше — этого он не представлял.
Торопливо двигаясь к дому, разматывая клубок смутных своих чувств, Глебка понял вдруг, что когда это все произошло, они с Мариной даже не поцеловались, что она ни слова не сказала ему, как и он ей, и что, похоже, она чувствовала себя перед ним виноватой.
Мальчишество жестоко — а может, это вовсе и не мальчишество, а что-то совсем другое? Он во всем обвинил ее, даже обозвал про себя самым последним словом. Но потом в нем все как будто сжалось — нет, это он, Глебка, паскудник и предатель.
И что это за оправдание — Бориски нет? Тем более, если нет! Он тебе ничего не скажет, никак не укорит. Выходит, ты совершил безответную подлянку: Борик промолчит, никак не ответит, а ты, брат родной, его предал. Просто предал. И дружки их общие, подуставшие от собственной памяти, просто цыплята в сравнении с тобой, мерзавец!
Совсем еще недавно — час, два назад? — он глядел на себя в стекло и полагал себя почти взрослым человеком! А сейчас оказался сопля-соплей, нагадившим в собственной душе так, чему слова не выберешь.
Глебка шел по улице, и редкие, но все же встречались ему прохожие. И все они оборачивались на парня: лицо спокойное у него, а по щекам плывут слезы.
Дома изнуренный Глебка свалился на свой диван, тотчас уснул, и лишь во сне кто-то над ним смилостивился — ему виделось лето, лужок возле тихой речки и облака, в ней отраженные. Какая-то благость снизошла на него, уравновешивая, наверное, низость произошедшего.
После сна облегчение не пришло, и уроки в голову не шли. На другой день он схватил сразу две "пары", которые теперь надлежало отрабатывать, превращать их хотя бы в тройки. Но все это казалось мелочью, чем-то посторонним, маловажным.
Неприятное ощущение по мере отдаления от него никак не проходило. Глебка клял себя последними словами, страшась не кого-то, не Бориной даже памяти, а себя самого. Но вот поразительно, все это чувствование все-таки отплывало, отходило куда-то в сторону, хотя и не покидало вовсе. Глебка просто физически чувствовал, что с ним происходят какие-то странные изменения. Мускулы рук и ног стали наливаться силой, как будто он серьезно тренировался, бегал, например, или подтягивался, плечи его разворачивались и явственно становились шире. Глебка с удивлением прислушивался к переменам, происходившим в себе и, стыдясь самого себя, будто шепотом спрашивал, неужели это только оттого, что с ним произошло, и не находил ответа, потому что ведь спросить-то было некого. Да если бы и было — разве о таком спросишь?
Марина тем временем куда-то исчезла, даже не из памяти — из сознания.
Он будто забыл о ее существовании, слыша только собственные перемены. Но и это, пусть временное, равновесие не могло продолжаться долго.
Он снова встретил ее, на этот раз неподалеку от школы, и подумал с ходу, что она здесь не случайно, может, даже подкарауливает его. Но обдумывать это не было времени — Марина, совершенно трезвая, бодро шагала ему навстречу, улыбалась и, остановившись, наклонилась к его уху и этак заговорщически шепнула:
— Ты меня извини!
— За что? — краснея, ответил он.
— Да за многое! — ответила она, шагая с ним рядом в сторону, куда двигался он. — За то, что нетверезой была!
Рассмеялась как-то хорошо, искренне.
— За то, что мальца соблазнила!
Глебка поежился, но ничего не ответил — на них поглядывали ребята и девчонки и из других классов, и из Глебкиного, и хотя все знали, что Марина соломенная вдовушка Борика, и заподозрить ни в чем Глебку не могли, он испугался, как бы Маринины речи кто не услыхал.
Чем дальше от школы они удалялись, тем меньше соглядатаев оставалось. Наконец они остались одни. Глебка обернулся раз-другой.
— Вот-вот! — сказала Марина. — И я про то же. Единственное оправдание — что не поверят. Мальчику пятнадцать, а тетке — двадцать пять. Разница сумасшедшая. Но знаешь…
Она прошла несколько шагов молча, может, слова выбирала. Потом продолжила:
— Но знаешь, ты ведь меня выручил. Может, и спас. Глебка не знал, что ответить.
— Понимаешь, — говорила Марина, — с Бориком мы очень любили друг друга. По крайней мере, я. И когда поняла, что его нет, я стала с ума сходить. Что теперь? Как быть? И мамы нет, поговорить не с кем. И с работы выгнали, раз пить начала.