Слезы на льду
Шрифт:
Два года спустя, вернувшись в Россию в кратковременный отпуск, Роднина делилась впечатлениями:
– Первая тренировка – в шесть утра. У нас попробуй скажи спортсмену, что так рано надо прийти и катать произвольную программу. В десять-одиннадцать, не раньше. Да и у меня не укладывалось в голове, что так можно. Оказалось – вполне. Деньги-то заплачены. В Америке вообще вся система подготовки построена так, что львиную долю времени спортсмен работает самостоятельно. Но за те деньги, которые платит тренеру, старается получить от него максимум информации. Программа ставится в очень сжатые сроки, и доводит фигурист ее сам. Я работаю с каждым спортсменом по двадцать минут. И для меня первое время такая
Я долго не могла понять смысла Дня благодарения, когда во всех без исключения американских домах готовят традиционно огромную индейку, которую совершенно невозможно вот так сразу съесть. А потом обратила внимание на то, что за две недели до праздника все газеты и журналы начинают помещать рецепты блюд, которые можно приготовить из того, что наутро от индейки останется: что покрошить в салаты, как нарезать сэндвичи. По этому же принципу существует фигурное катание: есть стандартные наборы элементов для пятилетних детей, для тех, кто выступает на молодежном уровне, на уровне сборной. Составил одну программу, а из остатков можно еще пять-шесть налепить. Летом же, когда у нас в центре фигуристы кишмя кишат, и того больше.
– Неужели не бывает противно заниматься откровенной халтурой?
– Мне многое бывает противно. За все время, что нахожусь в США, я так и не смогла привыкнуть к традиционной американской фамильярности, когда десятилетний шпингалет может врезать по плечу и сказать: «Хэлло, Ирина!»
Нынешнее поколение американцев в большинстве своем не приучено даже здороваться. Я была просто в шоке, когда летом к нам в Лейк-Эрроухед приехал легендарный итальянский тренер Карло Фасси, я зашла в раздевалку и увидела, что он стоя зашнуровывает коньки, а его толкают со всех сторон, в том числе и те, кто занимался у меня. Вот тогда я выдала этим соплякам на полную катушку. Правда, Фасси тоже был потрясен, начал меня успокаивать. «Ирина, – говорит, – я тридцать лет работал в США и все тридцать лет был итальяшкой. Чего ты от них хочешь?»
– А собственно говоря, чего?
– Знаешь, какая самая большая проблема у тех, кто приезжает в США из России? Получить green card – разрешение на работу. Люди рассказывают о своих мытарствах легенды, собирают справки, рекомендации, обивают пороги. Так вот с меня в федеральном управлении штата не потребовали ни единой бумажки: только зачитали послужной список. И прислали green card прямо домой. Если люди платят сумасшедшие деньги, чтобы у меня заниматься, они будут относиться ко мне так, как хочу этого я. Как к Ирине Родниной. Хотя я прекрасно понимаю, что, сколько бы ни прожила здесь, все равно останусь для американцев русской.
– Думаю, психологически тебе это намного проще перенести, чем то, что приходилось выслушивать в Москве, выходя второй раз замуж.
– Дело не в национальности. У меня муж – еврей, большинство друзей – евреи, и обвинять меня в антисемитизме по меньшей мере смешно. Но когда я приезжаю в Лос-Анджелес, становлюсь какой-то ярой антисемиткой: начинаю ненавидеть эмигрантов только за то, что они говорят на одном со мной языке. Потому что большинство тех, кто любыми путями старается сюда перебраться, меньше всего задумываются, как выглядят со стороны. В представлении большинства американцев преступность, хамство, непорядочность – в первую очередь связаны с русскими. То есть с теми, кто приехал из России, независимо от их национальности.
Самое удивительное, что американцы очень доверчивы. Скажи, что тебе плохо, – придумают, как помочь, если нужно – найдут любые деньги. Но если человек воспользовался этим и тут же купил дом и положил круглую сумму в банк, и все это – в городке с менее чем пятитысячным населением, это моментально становится известно. И хорошее отношение диаметрально меняется. Как правило, навсегда.
– Есть примеры?
– Их ни к чему называть. А что касается меня лично, то в этой стране мне еще жить, здесь воспитываются мои дети, и мне небезразлично, что обо мне думают другие…
Откровения Родниной да и многих других тренеров воспринимались по тем временам иногда дико. Мы все были продуктами одной и той же системы. Поэтому я прекрасно понимала, насколько тяжело русским «американцам» было сталкиваться с тем, что за каждый шаг на чужой земле надо платить. И точно так же требовать деньги с других. За каждый шаг чужого ребенка по «своему» льду.
– Первое время я просто не могла себя заставить предъявить счет ребенку, – вспоминала Ирина. – Это было страшно мучительно. Ведь каждый, с кем я работала, становился немножко «своим». И выписывать счет… Это было выше моих сил. В конце концов тренеры заметили, как я мучаюсь, стали учить, как вести всю эту бухгалтерию. Потом мне даже смешно стало – вспомнила, сколько исписала журналов в России за пять лет работы тренером. Здесь же – только счета подписываю. Но для сознания советского человека это непостижимо. К нашему стыду. Потому что нас этому никогда не учили – ценить свой труд.
Тем, кто приезжал в Америку позже, было легче. Так, по крайней мере, казалось со стороны. Денежный вопрос, в силу его насущности, органично и быстро становился частью жизни. Главной частью.
Незадолго до Игр в Нагано я случайно – проездом с каких-то хоккейных энхаэловских матчей, на которые «Спорт-Экспресс» регулярно отправлял своих корреспондентов, – на несколько дней заглянула в Мальборо, где под руководством Татьяны Тарасовой готовился Илья Кулик. В один из вечеров всю нашу компанию – Тарасову, гостившую у нее Елену Чайковскую и меня – пригласили в гости соседи: Эдуард Плинер с супругой Евгенией. Выдающийся тренер отмечал юбилей, а заодно справлял нечто вроде новоселья. Гостеприимно накрывал невероятного размера стол, искрил шутками («Исполнилась наконец мечта идиота: жить в глухом лесу и иметь под боком каток. К нам зимой, не поверите, олени прямо к крыльцу подходят!»). А в разгар веселья после очередного телефонного звонка вдруг засобирался куда-то:
– Я на сорок минут. Где у нас тут счета лежали?
– Это с катка звонили, – пояснила Женя, закрывая за мужем дверь. – Ребенка Эдику на каток из Бостона привезли. Чтобы он посмотрел, проконсультировал. В этих случаях родители обычно наличными платят – как раз хватит, чтобы счет за электричество оплатить…
По эту сторону океана мы не понимали многого. Не укладывалось в голове: как можно, например, не испытывая внутреннего бешенства, работать на катке, «выкатывая» старичков, старушек либо разъевшихся до неприличного вида барышень лишь потому, что они платят за лед? По ту сторону вопрос стоял иначе: любой желающий – это деньги. Оплата страховок, взносов за дом, машину, расходы на еду…
Когда в марте 2003-го на чемпионате мира в Вашингтоне я встретила уже живущего в Америке Рафаэля Арутюняна и, как водится, сразу получила приглашение в гости в тот самый Лейк-Эрроухед, где так и не довелось побывать, он сразу по-дружески предупредил:
– Если соберешься, приезд лучше всего планировать на выходной. В любой другой день, естественно, тоже встретим – если не я сам, то кто-либо из знакомых тренеров. Но ехать в Лос-Анджелес в будни означает для нас потерю пяти часов работы. Это как минимум пятьсот долларов. Естественно, никто не признается в этом гостю, но деньги в Америке вынуждены считать все, кто здесь работает. Тебя наверняка приглашают к себе многие, поэтому лучше знать об этом заранее.