Слишком большое сходство (сборник)
Шрифт:
– Послушай, но это же злоупотребление служебным положением! Ты хоть представляешь, на что толкаешь меня? Звонить девушке только потому, что я, как следователь, узнал ее телефон и моего друга взволновали показавшиеся после долгой зимы чьи-то там коленки... Ты ошалел.
– Сам дурак, – сказал Ксенофонтов миролюбиво. – Звони. А то будет поздно. – Ксенофонтов посмотрел на свои старенькие с помутневшим стеклом часы.
– Поздно? – Зайцев озадаченно склонил голову набок. – Для чего поздно? Для кого поздно?
– Скажи ей, что мы идем на опознание.
– Какое опознание?! Сегодня воскресенье!
– Пойдем злодея опознавать, который магазин радиотоваров потревожил. Наступит понедельник, а у тебя уж преступление раскрыто, представляешь? Твой начальник
– Куда же мы пойдем?
– В парк, старик, в парк! Тыщу лет не был в парке, тыщу лет... Там репродукторы играют музыку, танго в основном, там еще чистые после зимы дорожки, не успели их еще загадить влюбленные отходами вроде конфетных бумажек, стаканчиков мороженого, обрывками газет, огрызками сигарет, которые они выкуривают судорожными затяжками, растопырив в стороны бешеные желваки. А на лодочной станции ребята яхты отлаживают, уключины смазывают солидолом, а на лужайках, как подснежники, сидят первые алкоголики, выползли на солнышко, а недалеко от входа, у пустого бассейна, засыпанного осенними листьями, собираются стайки болельщиков и треплются обо всем на свете с такой уверенностью, будто в самом деле что-то знают... Кто победит, кого на мыло, кому медаль на одно место повесить надо, кого гнать в три шеи, а кого – в самые наиглавнейшие тренеры... О, Зайцев! Там целый мир, и мы не можем не показать нашей новой знакомой, этой очаровательной свидетельнице, которая видела нехорошего человека, грабителя, позарившегося на народное добро. Нет, старик, мы должны показать ей парк, а то, вот видишь, вчера она была в кино... И что она там увидела? Ни фига. А ведь не пошла в парк, хотя вечером была такая погода! Я стоял на балконе и смотрел в ночь, и никого рядом не было. Не мог я положить руку на девичье плечико, и колени ее не упирались в ржавые прутья моего балкона.
– Давно бы покрасил, – заметил Зайцев.
– Звони, – холодно сказал Ксенофонтов. – Так и скажем – идем на опознание.
– Какое, к черту, опознание?! Какое задержание?! Ты хочешь, чтобы она на меня прокурору телегу накатала?!
– Но мы в самом деле идем на опознание, – смиренно сказал Ксенофонтов. – И если нам немного повезет, сегодня же возьмем твоего толстогубого клиента.
– Хочешь ей предложить шататься по городу и присматриваться к прохожим?! Ну, знаешь, подобного я от тебя никак не ожидал. – Зайцев отступил от Ксенофонтова на шаг, чтобы увидеть его всего и всего окинуть долгим насмешливым взглядом.
– Старик, не надо так уж явно расписываться в собственной убогости – умственной, нравственной, профессиональной и еще там какой-то... Да, старик, да. Пока ты балдел, глядя на реку, и нес чушь о городах и берегах, я его вычислил. Я знаю, где он, с кем, что делает в данный момент. Звони.
– Хорошо, – угрожающе произнес Зайцев. – Позвоню. Я прямо сейчас позвоню и назначу ей встречу. Здесь.
– Может быть, лучше у входа в парк? – предложил Ксенофонтов. – Пока мы туда доберемся, и она подойдет, а?
Не отвечая, Зайцев оскорбленной походкой направился к будке телефонного автомата. Ксенофонтов соболезнующе смотрел, как следователь нервно набирает номер, сбиваясь, опуская рычаг и набирая снова, как он пытается улыбнуться, видимо, услышав голос девушки, что-то говорит. Потом повернулся к холодной глади реки. У противоположного берега уже оживали причалы, сновали несколько катерков, и матросы в фуфайках озабоченно перетаскивали канаты, ящики. Скоро они снимут с себя эти ватники, выкрасят катера свежей краской и будут блаженствовать на ярком летнем солнце. А он, Ксенофонтов, будет стоять здесь, прислонившись к горячим гранитным блокам, и завидовать этим загорелым крикливым ребятам на катерках...
– Пошли, – бросил Зайцев. – Она уже вышла. Через десять минут будет у входа.
– А знаешь, старик, вот так и складывается человеческая судьба – увижу я ее в весеннем плаще с сумкой на ремне через плечо, увижу ее глаза, улыбку, и все переменится во мне, и священный огонь вспыхнет в моей груди, пропитанной типографским воздухом, бумажной пылью и пивными испарениями.
– У нее есть парень, – Зайцев безжалостно оборвал мечты Ксенофонтова.
– Глупости! Нет у нее никакого парня. Иначе не возвращалась бы ночью одна, иначе был бы у тебя не один свидетель, а два. А может, и ни одного свидетеля у тебя не оказалось – разве заметила бы она тень на окне, если бы шла в обнимку с любимым человеком, от одного прикосновения к которому сжималось бы ее девичье сердце и счастьем туманились бы ее девичьи очи?
– Думаешь, они затуманятся, когда она увидит тебя?
– Как знать, старик, как знать, – безмятежно ответил Ксенофонтов.
– Куда идем? – сухо спросил Зайцев, не желая проникнуться весенним настроением Ксенофонтова.
– В парк, старик, конечно, в парк! Мы будем дышать чистым воздухом, общаться с прекрасной свидетельницей и опознавать ночного грабителя. Ты, конечно, уверен, что грабителям чужды нежные чувства, да? Ошибаешься, старик. Они тоже подвержены человеческим слабостям, у некоторых есть и достоинства, ничуть не уступающие твоим, хотя о твоих достоинствах мне ничего не известно. Единственное, что подводит грабителей, это нетерпение. Да, старик. Да. Они слишком нетерпеливы. Они, бедняги, не могут дождаться, пока им повысят зарплату до ста пятидесяти, и стремятся собственными скромными усилиями самостоятельно провернуть это, не дожидаясь, пока государство достаточно разбогатеет. Они не могут дождаться, пока созреют яблоки в наших садах, и вынуждены перебиваться южными фруктами с базара. Они не могут дождаться, пока девушка полюбит их чистой и возвышенной любовью, и начинают в ночной темноте хватать ее за всякие части тела. Им не терпится попасть на потрясающий футбольный матч, и они утешаются тем...
– Вот и она, – Зайцев показал на высокую девушку в светлом плаще и со сложенным зонтиком в руке. – У колонны, видишь?
– Старик, да она гораздо выше тебя! – радостно воскликнул Ксенофонтов. – Теперь я понимаю, почему ты так не хотел звонить. Нет, ты ей не пара, а вот я – пара. И она мне пара.
– Я смотрю, в тебе слишком много пара, – усмехнулся Зайцев. – Критическое давление может образоваться.
Увидев Зайцева, девушка направилась навстречу. Лицо ее было встревоженным, хотя она и пыталась улыбнуться. Ксенофонтов, подойдя к ней, убедился, что она всего на полголовы ниже его.
– Здравствуйте, Валя, – сказал Зайцев. Приветствие получилось несколько суховатым, то ли оттого, что он не знал затеи Ксенофонтова и злился, то ли потому, что встреча все-таки была деловой. – Знакомьтесь, это Ксенофонтов. Он работает в газете.
– Вы будете писать об этом ограблении? – Валя посмотрела на Ксенофонтова настороженно, но все-таки промелькнула в ее глазах заинтересованность.
– Как скажете, – ответил Ксенофонтов. – Думаете, стоит?
– Не знаю... – Валя растерянно посмотрела на Зайцева.
– Не смотрите на него, он ничего дельного не подскажет, вы на меня смотрите, – Ксенофонтов взял девушку под руку и направился ко входу. – Вы давно были в парке. Молчите! Я все знаю. Думаете, что если вы сходили на танцы, то уже побывали в парке? Ничего подобного. Парк – это совсем другое. Это лодочная станция. Это пивной ларек вон за теми деревьями, но он пока заколочен, его откроют к маю. Это бильярдная вон в том павильончике... Но она тоже не работает. Парк – это толпы футбольных болельщиков, которые толкутся вон за тем поворотом у бассейна. Вот они уже собираются, и ничто не может им помешать – всю зиму напролет толкуют о прошлогодних матчах и никак не могут решить, кого им все-таки отправить на мыло! Не оглядывайтесь, Валя. Следователь идет за нами, он все видит, все слышит, все понимает и за все несет ответственность. Личную. Но поскольку парк – это все-таки не следственный кабинет, вам нет необходимости делать ему все время глазки. Парк – это мой кабинет, и здесь вы должны слушать меня, мои вопросы, мои глупости и даже мои комплименты – за этим тоже дело не станет. Кстати, у вас потрясающее выражение глаз.