Слишком человеческое
Шрифт:
– Чай сама соображу.
– Ну вот и ладно.
Он зачерпнул горячих щей глиняной ложкой. Откусил хлеба. До чего дрянной хлеб! С чем они его тут мешают? С корой?
– Михалыч, глянь какой красавец у нас. Какой мужик вымахал! двадцать годков, а плечищи-то, плечищи!
– Да-а... Ванька, ты на войне-то бывал? С китаёзой-то?
– Был, папа.
– Ну и как оно там?
Хоть какая-то частичка есть в фатере от человека. От воина. Ничего не знает, ничего не понимает, а вопрос умеет задать верный. Вилли опрокинул стопку и ответил спокойно:
– На войне – война, папа.
Старик оторопел. И видно было: хочется ему заспорить, выдать сынку по первое число. Но лицо его, на мгновение закаменевшее, скоро отмякло. Сын приехал. Хоть Ванька, хоть Вильгельм, может, больше и увидеть-то его не придется. Не надо. Нет. Не станем ругаться.
Вилли ненавидел фатера за слабость. Еще и за слабость. Впрочем, это уже не имеет никакого значения.
– Ванюша, не ранили тебя там? А? Не ранили, нет? Ты не лез бы в самую гущу, зачем оно нам?
Дрянь! И ведь не переменишь никакой силой. Славянская самка, дура, бестолочь.
– Ерунда, мама.
Он показал бы ей «Ванюшу»! И разъяснил бы, кому это «нам» не требуется беспощадно жестокая борьба с желтой угрозой. Но... какой смысл!
Фатер, поев, бормотнул слова молитвы и перекрестился на красный угол. Пожалуй, стоит им объяснить, какие неприятности ждут людей, по старой скотской привычке молящихся чуждым Рейху богам. Но опять-таки – зачем? К чему их жалеть? Ходят тысячу лет на очко над выгребной ямой и еще тысячу лет будут ходить, дурная кровь.
Врожденная низость. Вот почему у немцев есть Дюрер, Гёте, Фридрих Великий, Бисмарк и Вагнер, у англичан – Шекспир, у французов – Бодлер, а в славянской истории ничего, кроме пустоши, кроме заросшего буйной травой ровного места, нет. Ни единого большого политика, ни единого великого полководца, ни единого сильного литератора. Дыра! Прореха на человечестве. Весь народ – сверху донизу – рабы. Бездарнее только цыгане и евреи. С кровью не поспоришь.
Стукнула дверь.
– А вот и Катюша! Молодец, что пришла. Садись, я тебе чайку налью.
– Маланья Петровна, мне мальчишки рассказали, вот мол, у Васильевых сын приехал.
Она не смотрела на Вилли. На стол. На оконные занавески. На печь. Только не на него. Вилли понял: когда расплакалась мутер и он подумал, что случилось худшее из возможного, эта была большая ошибка. Худшее явилось минуту назад.
– Михалыч, давай-ка, подмогни мне в сенях.
– Чегой-то?
– Давай, говорю, с погреба тяжесь подымешь.
– А. Ну как же...
Оба они, едва сдерживая улыбки, вышли из горницы.
Вот она, самая беда. Ох, как ему хотелось избежать объяснений... Не судьба.
– Я вам пишу, чего же боле...
Восемь безответных писем.
Катя хлопнула ресницами раз, другой и осмелилась посмотреть на него. Вилли отвел взгляд. Говорить, по большому счету, не о чем. Лишний разговор.
– Я ждала тебя, Ваня.
Три года назад он еще переписывался с Катей. Подумать только! какие-то сентименты по отношению к невежественной деревенской красотке, пропахшей потом и навозом на всю жизнь, до гробовой доски. Правда, она была очень хороша. Какая коса у нее! А какая кожа! Просто чудо, как нищая, грязная, тупая деревня еще может производить на свет подобных красавиц. К тому же, Катя была умна. Если бы славянским женщинам позволялось ходить в школу, из нее запросто получился бы врач или учитель. Или... да не важно. Катя – лучшее из всего, что здесь есть. Кроме самогона, разумеется.
Вилли вспомнил – не почувствовал, нет, через стол он не мог этого почувствовать, – а именно вспомнил запах ее волос.
– Между нами не может быть ничего общего. Запомни раз и навсегда.
– Ваня...
– Теперь меня зовут Вильгельм.
Ну. Слезы. Обвинения во всех грехах. Оскорбления. Завывания. Пощечины. Ну. Выдай по полной!
Катя отставила чай и молча поднялась. Сделала несколько шагов и лишь у двери, обернувшись, сказала:
– Вильгельма я не знаю.
Она выскочила наружу. Фатер и мутер явились в горницу с одинаково белыми лицами.
– Сыночка... Катя-то... мы... как ошпаренная...
Вилли сделалось противно. Довесок кошмара, пфуй. Фатер взял мутер за руку, пытаясь успокоить. Но мутер не успокаивалась.
– Сыночка... как же вы... промеж вами...
– Маланья, будет, будет. Потом поговорим.
Фатер поставил перед ним две бутыли самогона и положил на стол связки грибов.
– Больше и дать-то нечего, сынок. Живем бедно.
Намекает? Определенно. Не дождется.
– Всё! Мне пора, папа.
Они не понимают. Они думают: «Мы всей семьей собирали деньги, чтобы отправить его в реальное училище. Теперь он поможет нам. Теперь он вытащит нас». И не понимают ни-че-го. А ему хватило одного взгляда – тогда, четыре года назад, в 2007-м. «Союз молодых помощников» заразил всех славной идеей: учащимся бесплатно поработать на строительстве мемориала великому Отто Кумму. Ведь это именно он, в декабре 41-го всего-навсего оберштурмбаннфюрер СС и командир мотопехотного полка СС «Фюрер», совершил знаменитый прорыв от Истринского водохранилища к центру Москвы. Именно он первым въехал на мотоцикле в Кремль! Старику отправили письмо. Кумм был растроган и специально приехал из Оффенбурга – поговорить с юными варварами из народа 4-го класса. Чуть ли не самая светлая личность Рейха, железный дракон дивизии «Лейбштандарт» и... к ним... запросто... как обычный смертный! Училище встретило его цветами. Четыреста мальчиков собралось в актовом зале для торжественной беседы.
Господин Кумм оказался дряхлым старцем. Он шатался, опирался на палочку при ходьбе, голова его тряслась. Случайно задев ладонью дежурного, Отто Кумм достал платочек, чтобы вытереть руку, но уронил палку и чуть не упал. Никто не осмелился прикоснуться к нему, а сам он едва сумел восстановить равновесие. Но когда рейхсмаршал вышел на сцену и подошел к микрофону, вся его дряхлость улетучилась. Голова перестала трястись. Старческие глаза, обесцвеченные временем, глянули грозно, уверенно. Этот дедушка когда-то водил в бой танковые армады и приобрел от бронированных машин несокрушимую прочность конструкции.