Слишком человеческое
Шрифт:
– Вы знаете свой потолок. Вы – дурная кровь, а потому можете подняться не выше уровня слуг 1-го класса. Но вашим детям позволят совокупляться с представителями некоторых полноценных народов... – сказал он. – Кроме того, они получат пропуск на свободный проезд в Варшаву, Прагу, Гельсингфорс и даже Будапешт. Не забывайте: ваши сыновья смогут в полной мере оценить, что такое истинная цивилизованность, а ваши внуки получат шанс превратиться в людей. Никогда ни один ваш предок не имел такой возможности. Даже мечтать-то
Это было в марте 2007-го.
А несколько дней спустя в училище пришла новость: Отто Кумм скончался у себя дома. Выходит... он пожелал отдать финальный долг освободителя освобожденным, и потратил на это последние жизненные силы. Вот это – настоящий человек. Таким стоит быть.
Те несколько слов и особенный взгляд Отто Кумма переменили всю жизнь Вилли. Он научился тому, чему прежде никто выучить его не мог.
...Ему не стоило хлопать дверью. В подобного рода ситуациях полноценному человеку приличествует ледяное спокойствие. О сиволапых не стоит марать разум.
Древний барбос, едва волоча лапы, медленно одолевает ступеньки крыльца. Ни зрение, ни слух у него не работали еще три года назад, жизнь едва теплится в тщедушном теле. Остался нюх. Какая же кличка у барбоса? Может, Барбос? Вилли не помнил. Сейчас обнюхает, лизнет руку, взденет лапы... Предсказуемо и безобразно.
Пес подвигал ноздрями, грустно посмотрел на Вилли и... преобразился. С нервным взвизгом он подпрыгнул и вцепился зубами в руку. Вилли еще не успел осознать, что произошло, а барбос, проявив отнюдь не старческую прыть, скрылся под крыльцом. Больно. У паршивой скотины и зубов-то не должно было остаться!
Спрыгнув на землю, Вилли попытался достать кабысдоха сапогом, но хитрая псина забилась под избу и оттуда вызывающе ворчала, понимая, должно быть, нехитрым собачьим умом: человечище ее не достанет, а на честный бой выходить – себе дороже. Пришлось отступить. Дрянная тварь! Кровь выступила в двух местах.
Аллес! Больше сюда ни ногой. Никогда.
Теперь он готов сделать дело, за которым приехал.
...Почти заросшая тропинка вяжет петли между серой травой и серой травой. Избы уходят дальше и дальше. Вот он, старый колодец, давно заброшенный, поросший чудовищных размеров опятами. Черный сруб потерял одно бревно, выпавшее наружу, и другое, рухнувшее внутрь. Все сгнило.
Вилли снимает с плеч ранец, достает саперную лопатку и выбрасывает вон глупые связки сушеных боровиков. К дурости сельской жизни он не желает быть причастным даже краешком, даже маленьким крючочком души, зацепившимся за харч или за юбку.
Сырая глинистая почва отлетает крупными комьями. Дьявол! Запачкал рукав...
Металл звякает о металл. Вот и крышка... Совсем неглубоко, видно, Катя недавно залезала сюда. Когда-то, миллион лет назад, они сделали тайник: вкопали под журавлем большой никелированный бак и положили туда драгоценный сверток. Который... на месте.
Ветхая материя расползалась под пальцами. Впрочем, эта дрань больше не понадобится. Сколько их тут было? Две? Три?
Четыре книги. Превосходно. За первые две его сделают абшнитфюрером. Третью он сумеет обменять на бронзовый значок «За отличие по службе для народов 4-го класса». Ну а последняя... последняя... если все обставить серьезно... может принести перевод в слуги 1-го уровня.
Вилли бросил взгляд на обложки. Глазам больно от нелепой славянской вязи! Когда-то он неплохо читал на этом языке. Теперь... теперь... ничего и не вспомнить. «Бэ» это или «вэ»? А это как... как... «ч», «ш» или «щ»? Хаотичный, варварский, лишний язык. Пущкин... стихи... наверное, какой-нибудь сталинист воспевает прелести колхозного рабства. Достою... Достоэук... укский... непроизносимая славянская фамилия. Лермонтов. О! Хорошая, европейская фамилия. Культурная. Перевели кого-то из цивилизованных поэтов? Умели они переводить или нет? Какая разница... Блок. Жид. Вытравить. Только так!
Папер-костры сейчас зажигают редко. Книжек на лишних языках почти не осталось – повыбрали за семьдесят-то лет. Тем выше цена тому, что сыщут неутомимые следопыты. Он представил себе значок «За отличие...» на парадной форме. Не Железный крест и не боевая медаль, но с чего-то надо начинать...
Вилли встал. Теперь ему здесь ничего не нужно. А ведь, пожалуй, Катя будет плакать. Сегодня он лишил ее пустых мечтаний о семейной жизни с человеком более высокого положения. А потом отобрал то единственное, что отличало Катю от всего стада сельских арбайтеров. Красота ее лет через пять или семь поблекнет от дурной пищи и обилия тяжелой работы. А фальшивая культурность исчезнет, не находя подпитки в славянских книжках. Он оставил ее ни с чем. Выжал досуха.
Перед глазами встало ее заплаканное лицо.
Не хочется причинять ей боль. Это... неприятно. Это... нехорошо. Почему так вышло?
Вилли отвесил сам себе пощечину. Неприятно? Нехорошо? Проклятая слабая кровь! Словно ржавчина точит она любой металл, повсюду проникнет! Больше никогда, ни при каких обстоятельствах не следует размышлять об этой женщине. Следует забыть ее имя.
– Человеческое, – произнес он негромко, – Слишком человеческое. Подлежит уничтожению.
2007