Слишком много денег
Шрифт:
– Так вот, сделать это очень легко! Мы покрасим его серебряной краской, которая у нас имеется, а сверху напишем яркими красными буквами, что это несгораемый переносной сейф. По-английски, разумеется. Я такой в одном фильме видел. И обязательно укажем, что сделано это чудо техники в Финляндии. Буквы сделаем лаком для ногтей, который у нас тоже есть.
– А почему в Финляндии? – хором спросили мы. На что Веня ответил, что продавать чемодан пойдет Лем. Во-первых, он похож на финна, во-вторых, нас может узнать торговец выдувалками Мустафа. Услышав свое имя, Лем понял, что время повторять за мной, не вникая в суть происходящего, прошло.
– Я немного не понял, – обратился он к Вене, – почему я должен быть финн? Разве эстонец не может торговать
– Может, – согласился Веня, – но финн лучше…
И он как всегда оказался прав – через час лжефинн вернулся с деньгами, толком даже не поняв, как это ему удалось так быстро избавиться от чемодана.
Обратная дорога пролетела быстро. Мы смотрели в окно и беседовали на разные интересные темы. Веня, правда, больше молчал, думая о чем-то своем, так что говорить пришлось нам с Лемом. Я заодно воспользовался случаем и рассказал о своих стамбульских приключениях. Как-то не хотелось выглядеть в глазах Вени простым пропойцей, позволяющим себе терять контроль над ситуацией. Ведь у меня были вполне веские причины…
Дело в том, что наш корабль “Михаил Берлиоз” для начала застрял в Гаване, где мы грузили сахар, – что-то там с документами не в порядке было. Потом посреди Атлантики вышел из строя правый двигатель, так что нам пришлось тащиться до Мадейры на одном винте и вставать на ремонт. В итоге месячный рейс растянулся почти вдвое. Причем значительную часть пути нам досаждали всякие тропические насекомые, оккупировавшие все щели и укромные места на корабле за время затянувшихся стоянок.
Но главная наша беда состояла в присланном буквально перед самым отплытием новом помощнике капитана Тарасевиче. Это был нахрапистый молодой человек с типичной физиономией комсомольского активиста, главной своей обязанностью считавший воспитательную работу с экипажем. Тарасевич гордо называл себя комиссаром, по вечерам приходил в кубрик с гитарой и, мешая всем спать, пел хорошо поставленным голосом песни про комсомол, от которых нас тошнило. А еще он доставал всех постоянными лекциями, похожими одна на другую, как две лапы адмиралтейского якоря. Правда, назывались они по-разному: “Права человека в мире бесправия”, “Там, где у власти капитал”, “Дядя Сэм распоясался”, “В дебрях неоновых джунглей”, “Империалисты бряцают оружием”, но от лекций нас тошнило не меньше, чем от песен… Однако самое ужасное состояло в том, что на всех стоянках во всех портах этот козел организовывал обязательные экскурсии по революционным местам.
Выстроившись в колонну по три, матерясь вполголоса и с вожделением заглядывая в гостеприимно распахнутые двери кабаков, мы маршировали к очередному историческому зданию, где якобы выступал Ленин (или мог выступать). И попробуй дернись – про загранку придется забыть на всю оставшуюся жизнь! Апофеозом визита на берег была неизменная беседа с местными активистами рабочего движения. Активисты смотрели на нас сочувственно, но под суровым взглядом комиссара послушно рассказывали о тяжелой жизни простого капиталистического моряка. После чего садились в собственные иномарки и, облегченно вздохнув, разъезжались дальше бороться за свои права, а нас тем же манером препровождали обратно под удивленными взглядами весело отдыхающей портовой публики.
Вот тебе и:
“…Шумит ночной Марсель в притоне “Трех бродяг”,
А женщины с мужчинами идут в кабак…”
Так бы и вернулись мы домой несолоно хлебавши, но спасибо коку: добавил накануне прихода в Стамбул комиссару в вечерний чай чего следует, и встретил товарищ Тарасевич рассвет в гальюне. Как говорится, лучшее средство от кашля – слабительное. Достаточно одной таблетки, и кашля как не бывало. Кто не верит, может попробовать – не то что кашлянуть, вздохнуть страшно…
Днем, правда, когда границу открыли, и капитан разрешил свободной вахте на берег сходить, вылез пламенный борец за счастье трудового народа минут на пять – весь такой бледный, осунувшийся. Попытался комиссар про гордое имя советского моряка арию исполнить, да после первого куплета так его прихватило, что еле успел до заветной двери добежать. В таких случаях на флоте образно говорят – пробоина ниже ватерлинии!
И как мне было после всех этих испытаний не сорваться с нарезки в любимом городе Стамбуле? Веня посмеялся и заверил меня, что предполагал что-нибудь подобное, а Лем начал обстоятельный рассказ о своих выступлениях на ринге, успев к концу поездки добраться до второго раунда третьего боя…
В Москве Веня с совершенно неожиданным для меня успехом и выгодой продал всю партию выдувалок, а на полученные деньги открыл кооператив со странным названием “Пузырь”. Я сначала хотел возразить, но потом решил не лезть не в свое дело. В конце концов, это был Венин кооператив, созданный за его собственные деньги, а значит, и имя выбирать следовало ему. Главной уставной задачей организации было насыщение внутреннего рынка качественными выдувалками мыльных пузырей, как импортируемыми, так и собственного производства, – эту ужасную фразу Веня сочинил сам, чем невероятно гордился.
Веня стал директором, Лем – начальником службы безопасности, а ваш покорный слуга был произведен в заместители директора. Иных сотрудников в кооперативе пока не наблюдалось. Портом приписки будущего флагмана мировой экономики (это тоже Веня сказал) стал небольшой подвал, похожий на трюм, недалеко от площади Гагарина. Хоть и не центр, а место престижное!
Из мебели имелись три стола – по числу сотрудников, столько же потертых стульев и пара шкафов с уныло повисшими дверками. Все это барахло досталось нам почти бесплатно вместе с помещением. Для освещения с потолка на кривом проводе свисала электрическая лампочка в сто ватт.
Правда, выключатель был разбит задолго до нашего вселения, поэтому пользоваться им приходилось с величайшей осторожностью: берешь палочку и тыкаешь в переплетение проводов, пока не загорится свет, а оттуда только искры летят! Зато телефон работал нормально, особенно после того, как я обмотал изоляцией сломанную пополам трубку и красным фломастером нарисовал на диске стертые цифры.
Ровно посередине комнаты проходил черный и шершавый канализационный стояк, похожий на трубу древнего паровоза, который то ли закопали в подвале враги, то ли откопали строители при закладке фундамента. В его чугунном нутре все время что-то мелодично журчало, однако в утренние и вечерние часы стояк начинал гудеть мощно и напористо, навевая тревожные мысли. Окон в подвале не было…
Для начала Веня решил снять брокерское место на РТСБ и хорошенько нарастить капитал. Я попытался отговорить Веню от всех этих биржевых операций, но он только улыбнулся, как улыбался обычно моим шуткам, и объяснил, что нынешние наши дела, как и поездка в Стамбул, – не более чем подготовка к большой игре. Разминка, так сказать. Он притащил меня к почтамту на Кирова, где располагалась биржа, показал огромный зал, гудящий, как растревоженный улей, поводил между людей, с легкостью фокусника ворочающих сотнями тысяч рублей и десятками тонн всевозможных товаров. Он принес толстый, как телефонный справочник, биржевой бюллетень, где было все, начиная от самолетов и кончая гвоздями.
Для того чтобы я прочувствовал, откуда и как происходят деньги, он даже провел показательную сделку: купил пару снятых с армейской консервации грузовиков “Урал” у какого-то Фонда содействия военным пенсионерам (которых почему-то представляла молодая и наглая девица в очках) и тут же продал их с хорошим наваром Уральскому автомобильному заводу для последующей поставки обратно в армию. При этом сами “Уралы”, насколько я понял, не сдвинулись со своего насиженного места ни на сантиметр!
– Посмотри вокруг, – почти шепотом сказал он, – это одно из мест, где живут деньги. Так сказать, среда их обитания. И если мы хотим завладеть ими, то должны не просто закрепиться здесь, но и досконально разобраться в местных законах и обычаях. Охотник должен хорошо знать свою добычу…