Слишком много убийств
Шрифт:
— Скажи-ка, — с нарочитой непринужденностью спросил Кармайн, — твои осведомители — или, может, сплетники? — в «Корнукопии» не упоминали что-нибудь о попытке нападения на мою дочь?
Келли вытаращил глаза:
— Н-нет.
— Даже Эрика Давенпорт?
— Нет.
Келли оправился от неожиданности, но выглядел искренне обеспокоенным.
— Господи! Когда это случилось?
— Не имеет значения, — отмахнулся Кармайн. — Я Софию в обиду не дам, но самое главное — она и сама может за себя постоять. Хорошо, что об этом не болтают. Надеюсь, после нашего разговора все останется так же. Мне надо было это знать, а ты единственный, кому я доверяю — из тех, кто связан с «Корнукопией». Лучше не обманывай моего доверия, мистер Келли.
Заинтригованный Тед даже не оскорбился.
— Тебя хотели
— Я бы тоже так решил, если бы этот мерзавец просто ошивался вокруг. Уверен, он хотел убить мою дочь, и будь она обыкновенным ребенком, план бы удался. К счастью для меня и к несчастью для него, София — девочка необыкновенная. Ей удалось сбежать. Я узнал об этом, когда все было уже позади.
— Представляю, как она напугана!
— София? Нет. Она пропустила сегодня школу, но, насколько мы с женой можем судить, никаких душевных ран у нее не осталось. Всегда приятно самому найти выход в рискованной ситуации. Моя дочь чувствует себя победителем, а не жертвой.
— Ладно, буду слушать в оба уха — вдруг кто что-нибудь сболтнет.
— Хорошо. При условии, что твой рот будет на замке.
Досье Эрики Давенпорт было умеренно пухлым; в основном его составляли свидетельства разных людей, с которыми Эрику сводила судьба на протяжении сорока лет ее жизни. Фил Смит как-то обмолвился, что она происходит из состоятельной массачусетской семьи, однако ничто в истории детства и отрочества Эрики не давало этому ни малейшего подтверждения. Если у Давенпортов и был предок из английских первопоселенцев, то ко времени ее рождения в 1927 году сведения о нем окончательно канули в Лету. Отец Эрики работал мастером на обувной фабрике, семья имела дом в квартале, где жили рабочие и служащие. Эрика и впрямь была отличницей — в обычной государственной школе, а вот в число длинноногих красавиц из спортивной группы поддержки, как с интересом отметил Кармайн, никогда не входила. Тридцатые годы стали для семьи настоящей трагедией; обувная фабрика обанкротилась, отец потерял работу и впал в депрессию не меньшую, чем американская экономика. Он не запил и не растранжирил небольшие сбережения, но и помощи от него было мало. Мать зарабатывала уборкой домов, получала гроши и, когда Эрике исполнилось семь, засунула голову в газовую духовку. Забота об Эрике и двух ее младших братьях легла на плечи старшей сестры, которая предпочла заняться оказанием услуг иного рода, чем уборка чужих домов, — она ублажала чужих мужей.
Как же, черт возьми, Эрике удалось попасть в колледж Смита? Ответ знала вдова директора последней школы, в которой училась девочка. Тон свидетельства был едким и небеспристрастным, однако факты, похоже, соответствовали истине. Каким-то образом Лоренс Шоукросс сумел разглядеть за болезненной и нескладной внешностью, за острыми чертами лица, за еще неразвитым умом блестящие возможности этого ребенка и взял его под свою опеку. Несмотря на то что Марджори Шоукросс протестовала как могла, в сентябре 1942-го пятнадцатилетняя Эрика Давенпорт поселилась у них в доме. Война продолжалась тайно — если бы стало известно, что жена отнюдь не желала такого пополнения семьи, Лоренс рисковал потерять и работу, и репутацию, и пенсию. Миссис Шоукросс скрепя сердце притворялась, что чрезвычайно рада возможности помочь талантливому ребенку. Эрика смогла лучше одеваться, ее научили следить за собой, прилично вести себя за столом, пользоваться салфеткой и столовыми приборами, четко и правильно говорить — словом, всему тому, что Лоренс Шоукросс считал жизненно необходимым для Эрики, чтобы занять подобающее ей место в обществе.
Учитель и ученица стали любовниками в 1944 году — так, во всяком случае, утверждала Марджори Шоукросс. Поморщив лоб, Кармайн рассудил, что Эрика, конечно, могла завести себе любовника, однако едва ли им был Лоренс Шоукросс. Наверняка среди массы полезных сведений, которыми снабдил новоиспеченный профессор Хиггинс свою воспитанницу, было и то, что только глупая птица гадит в собственном гнезде. И Эрика, верящая своему спасителю как богу, безусловно, осознала справедливость этого совета.
Из хорошей ученицы Эрика превратилась в отличницу, однако после войны домой возвратились миллионы военнослужащих, и ни малейшего шанса поступить в престижный университет у Эрики не было. Оставались еще женские колледжи, но перспективы выглядели не радужными: одаренных студенток в 1945-м было пруд пруди. И тут внезапно умирает Лоренс Шоукросс. Врач, лечивший его от гипертонии, назвал причиной смерти апоплексический удар. Заявления миссис Шоукросс, что ее мужа убила Эрика, были восприняты как бред убитой горем женщины, хотя завещание давало некоторый повод задуматься — впрочем, весьма незначительный. Основная часть наследства доставалась вдове, однако пятьдесят тысяч долларов выделялись Эрике Давенпорт на обучение и сопутствующие расходы.
Эрика поступила в колледж Смита и выбрала в качестве основной специальности экономику. Особенно успешно проявила себя в изучении математики, английской литературы и… русского языка. Ого! Неужто в Смите преподают русский?
Кармайн вернулся к детским годам Эрики, ругая себя за невнимательность, однако при повторном прочтении ничего особенного не обнаружилось. Он внимательно изучил историю семьи — Давенпорты никогда не были Давенскими, в этом можно было не сомневаться. В списке школ, в которых училась Эрика, также ничего подозрительного. А кто же тот таинственный возлюбленный в выпускном классе? Кармайн усердно зашелестел страницами, потом ему пришла в голову идея получше, и он вызвал Делию.
— На печатное слово у тебя глаз поострее, — сказал он, вручая ей пачку документов за годы, которые Эрика провела у Шоукроссов. — Посмотри, не упоминается ли что-нибудь связанное с русскими.
Делия ушла, и Кармайн остался наедине со своими мыслями. ФБР знало, что Эрика изучала русский язык, и уже только из-за этого она возглавила список подозреваемых на роль Улисса. Почему никто не сказал ему, Кармайну?
— Потому, — пробормотал он в пустоту, — что ты — жалкий провинциал, тупой коп-итальяшка в карликовом городишке, где живут одни ненормальные! В следующий раз отправлю сучонка в нокаут, даже если мне придется отрастить крылья!
— Ну, Кармайн, — сказала Делия, возвратившись, — ты к нему несправедлив. Он ведь дал тебе досье.
— Просто он уверен, что я не умею читать. Куда мне, тупице!
— Это его проблема. — Наведя порядок на столе капитана, Делия села и протянула ему бумаги. — Намек на что-то в этом роде можно заподозрить лишь только в свидетельстве одного из опрошенных… — Она хихикнула. — Представь себе, молочника! Вот уж кто глуп как пробка. Тебе тоже показалось, что он втрескался в Эрику? Читал его болтовню о ее любовных похождениях? Кстати, все это, видимо, полнейшая чушь, потому никто даже примечания не сделал. И зачем они вымарывают некоторые слова? Все равно любой догадается!
— Продолжай, Делия!
— А, да, конечно. Так вот, один из ее парней якобы говорил какую-то тарабарщину. Вот, цитирую: «Лопочет ей что-то, прям как со своими дружками, быстро так, ни слова не разберешь». Возможно, у парня была просто плохая дикция и быстрая речь, но раз он так говорил с Эрикой, значит, она его понимала и что-то ему отвечала.
— Русский друг в 1944-м? Иммигрант?
— А вдруг? Судя по тому, что я знаю о докторе Давенпорт, она любит напустить тумана. Говорить на иностранном языке как раз по ней.
— Молочник упоминал еще приятелей.
— Тут нет ничего необычного, Кармайн. Иммигранты, плохо владеющие английским, всегда держатся вместе. Что это за место?
— Пригород Бостона.
— Там могла быть для них работа.
— В сорок четвертом году? Тогда работы было завались.
Вполне возможно, Эрика знала русский, решил Кармайн, возвращаясь к годам, когда Эрика училась в колледже. Деньги Шоукросса пришлись очень кстати. Программа международного обмена в то время только зарождалась, однако уже тогда студентам предпоследних курсов предлагали поучиться два семестра за границей, чтобы расширить свой кругозор и образование. В 1947 году двадцатилетняя Эрика изъявила желание отправиться в Лондонскую школу экономики. Ее отпустили. Там она продолжала блистать; в отличие от многих других студентов, которых странности заграничных нравов, обычаев и быта часто выбивают из колеи, Эрика Давенпорт вписалась в новую среду безупречно. Завела друзей, ходила на вечеринки, даже имела несколько интрижек с мужчинами, считавшимися недосягаемыми.