Слоны Ганнибала

Они возились на ковре, как маленькие смешные зверьки. Мелькали спутанные вихры, слышался визг и прерывистое дыхание. Ганнибал повалил Газдрубала. Магон уцепился за шею Ганнибала и тянул вниз. Это у них называлось войной. Сегодня Ганнибал — римлянин, а его братья — карфагеняне. Силы были равны. Ганнибалу девять лет, братьям столько

— Сдавайтесь! — кричал старший, вращая белками глаз. — Сдавайтесь, вы, щенки!

Но малыши и не думали отступать. Магон вцепился в волосы Ганнибалу, тот потянулся, чтобы наказать «вероломного врага». Этим воспользовался Газдрубал и опрокинул старшего брата.

Приоткрыв полог, Гамилькар незаметно наблюдал за сыновьями. Его толстые губы шевелились, как всегда, когда он испытывал волнение. Давно ли в этой же комнате, на этом же самом ковре он боролся с братьями. Тогда они играли в карфагенян и греков, но воевать ему пришлось с римлянами. Двадцать три года длилась эта война. Она отняла у него все — и братьев и славу. Позорный мир, невыносимо тяжелая дань. А потом, воспользовавшись слабостью Карфагена, восстали рабы и наемники. Гамилькару пришлось сражаться с людьми, которые служили под его водительством в Сицилии. Он давил их слонами, распинал на крестах. А ведь это были в прошлом неплохие воины. И где найти им замену?

Ганнибал снова подмял под себя Газдрубала. Размахивая кулаком, он не давал приблизиться Магону, который опасливо держался в стороне.

— Рим победил! — крикнул Ганнибал тонким, срывающимся от возбуждения голосом.

Гамилькар вздрогнул. Его полное лицо побагровело. Даже у себя дома он не может избавиться от этого слова, ноющего, как застарелая рана, жгущего, как пощечина, давящего сердце, как камень.

Подбежав к оцепеневшим детям, он закричал:

— Замолчите! Чтоб я не слышал этого!

Дети растерянно поднялись с ковра. Смущенно смотрели они себе под ноги. Они всегда стеснялись отца, потому что редко его видели и так много слышали о нем от окружающих. С именем Гамилькара в их воображении связывались страны и города со звучными и диковинными названиями, битвы с далекими, неведомыми народами. Им казалось, что отец занят какой-то удивительно интересной игрой. И теперь, когда они ему подражают, он так незаслуженно суров с ними!

Магон поднес кулачки к глазам и залился слезами. Газдрубал нахохлился, как молодой петушок. Ганнибал пристально смотрел на отца. В его зрачках застыло тревожное, беспокойное недоумение.

Гамилькару сделалось не по себе от этого укоряющего взгляда. Каждый день он может уйти в ту страну, откуда нет возврата. Таков удел воина. И всегда, когда вокруг свистят стрелы и льется кровь, он думает о них, о своих сыновьях. Страстно хочется верить, что дети унаследуют не только его толстые губы, курчавые черные волосы и выпуклый лоб, но и то, что владеет душой. Или это обман, которым себя тешат смертные? Сын будет жить своей жизнью, у него появятся свои заботы, свои привязанности и своя вражда. Выросшие в логове львята разбредутся по свету. И вспомнят ли они о льве, приносившем им теплую добычу?

С неожиданной нежностью Гамилькар привлек к себе детей, потных и раскрасневшихся. От них исходил запах свежести. Так пахнут на рассвете луговые травы, еще не высушенные солнцем. Да, это его сыновья, его маленькие львята. В прошлом году они потеряли мать, еще раньше — сестру. А он покинул свое логово и стал чужим для сыновей. У них нет никого, кто бы их приласкал, кто бы разделил с ними их детские радости и огорчения. Маленькие заброшенные львята!

— Перестаньте хныкать, вы, воины! — порывисто шептал Гамилькар. — Собирайтесь, я покажу вам слонов!

Карфаген встречал слонов. Все улицы от Торговой гавани, где животных вывели с кораблей, до возвышающейся над городом крепости Бирсы были заполнены крикливой толпой. Казалось, во всем огромном городе не осталось ни одного человека, равнодушного к этому зрелищу. Те, кому не хватило места на тротуарах и мостовых, устроились на плоских черепичных крышах. Мальчишки облепили деревья и подножия статуй, унизали, как воробьи, каменные ограды храмов.

— Идут! — послышался громовой крик.

— Слава Гамилькару! — последовал другой возглас и тотчас же потонул в рукоплесканиях.

Из-за поворота узкой, застроенной высокими домами улицы показался первый слон. Его спину и крутые бока покрывала пестрая попона. Над попоной возвышалась обитая кожами башенка. Башенка была пуста, но перед нею, на шее слона, восседал человек с остроконечной железной палкой в руках. Его просторный плащ был подпоясан черным матерчатым поясом. Белая повязка, замотанная вокруг головы, напоминала трубочку с кремом, какие выпекают на праздники. Из-под повязки блестели живые черные глаза. Человек важно помахивал своей палкой, словно приветствия относились не к слонам и не к Гамилькару, который подарил их республике, а к нему одному.

Слон осторожно шагал, обнюхивая хоботом мостовую. Так слепец ощупывает землю палкой, прежде чем сделать шаг. Впервые за много дней под Суром [1] была не зыбкая, колеблющаяся палуба, а нагретые солнцем каменные плиты. Но у этих камней был какой-то странный и незнакомый запах, запах чужбины.

Карфагеняне считали слонов вслух: «Три... пять... девять... двенадцать». Всего двенадцать индийских гигантов. Ни разу, ни одно слоновье стадо в Карфагене не встречали с таким восторгом и воодушевлением.

Загоны в городской стене могли вместить триста слонов, но со времени войны с восставшими рабами и наемниками опустевшие помещения были заняты бездомными бродягами и нищими. Их стали называть в насмешку «слонами». И даже появилось выражение «протянуть хобот», означавшее: «просить милостыню». Теперь же огромные ниши в городской стене займут настоящие боевые слоны.

Восхищенная толпа провожала слонов до самых загонов, украшенных пальмовыми листьями и цветами. Люди терпеливо стояли на жаре, наблюдая, как индийцы заводили слонов в их жилища, как они смазывали коровьим маслом морщинистую кожу живота и ног гигантов.