Слово атамана Арапова

Чиненков Александр Владимирович

– Че, портки обгадил? – отомстил удачной насмешкой за все предыдущие Гурьян. – Вольному – воля, ежели хошь в реке ночевать, сигай за борт.

Проглотив колкость, Степка обиженно шмыгнул носом и, стремясь сменить тему, спросил есаула:

– Петро, а взаправду бают, што казаки яицкие злы были, ако псы цепные?

– Ня знай, – неопределенно ответил тот. – Я тож про то слыхивал.

– Ешо бают, што оне женок своех да детей малых саблями секли, кады в поход вострились, – несмотря на усталость, высказался Куракин.

– И про то слыхивал. – Есаул оперся

на весло и, желая разжечь побольше интереса в казаках, ухмыльнулся. – Мне ешо бабка сказывала, што, дескать, казаки яицкие свирепыми на весь мир слыли. Откель оне на Яик пришли, никто не ведат. Оседлали оне реку, значится, ровно скакуна. Всех округ запужали…

– А я слыхивал, што Василий Гугня да Гаркуша казачеству на Яике начало положили, – вставил Степка. – Атаман как-то сказывал у костра.

– Ведомо и мне о том, да не шибко верится, – ухмыльнулся Кочегуров. – Много о том бают. Разве мог Гугня с ватагой малой на пустынную реку сквозь татар пробиться? Гаркушу слепого сыскать? В одно верую, што стойбище нашли, пятерых пастухов порубали да татарку молодую полонили, котору атаман Гугня в жены взял.

– Ешо ее Гугенихой прозвали, – не отрываясь от гребли, подсказал Гурьян.

– Во-во, – кивнул, соглашаясь, есаул. – Тады в жены к казакам с Яика нихто не шел. Как чумных, их девки с Дона и Волги чурались. И все, грят, из-за того, што рубили они саблями женок и детишек перед походом!

– Пошто так? – Степка весь обратился в слух, желая выслушать мнение бывалого казака.

– Не со зла, из жалости рубали, – разъяснил Кочегуров. – Сам разумей: баб в поход не возьмешь – войску помеха. А как казак в набег ушел, курени без защиты оставались. Вороги тут как тут. Женок срамили и с детьми в полон уводили. Потому и прижился обычай тот. Бабка покойная сказывала, што женки сами смерти просили у казаков, дабы не быть поруганными басурманами.

– Во дела! – Степка облизнул пересохшие от волнения губы. – Так жен не напасешься.

– Не ведали в том потуг казаки яицкие, – усмехнулся есаул. – С походов много всяк всячины привозили. Да и девок с Туретчины превеликое множество приводили. Однако бают ешо, што Гугня-атаман положил конец обычаю тому. Рука, вишь ли, не поднялась срубить голову с полюбившейся татарки. В благодарность за то казачки сами наловчились от степняков отбиваться, во как!

– Было, знать, от чего казачков яицких пужаться. – Сбавивший было темп Гурьян вновь налег на весла. – Слыхивал, кайсаки и калмыки дюже их остерегались, за много верст станицы объезжали?

– Што об степняках-то судачить? – Кочегуров швырнул к ногам шапку и раскатисто рассмеялся. – Цари московские яицких казачков ох как пужались! Не в силах сносить обид, чинимых ими, башкирцы с Москвой на замирение и соединение пошли. А меж тем государь донцов подмял, сибирцев подмял. Эвон токмо на Яик посягать не помышлял. Опасался связываться с яицкими казачками. Стоят кордоном на границе и пущай себе стоят. Ходят в походы грабительские – пущай себе ходят. Не на Русь же, а на Туретчину. Персияне ночи не спали – все казаки с шашками мерещились – и на Московию войной ходить

не помышляли. Многие казачьи вольности подмял государь, а вот яицкие казаки апосля сами, по доброй воле к Россее подсоединились. Мы…

Оборвав себя на полуслове, есаул встрепенулся и всмотрелся в правый берег. Отразившаяся на его лице тревога заставила встревожиться и Степку с Гурьяном.

– Што зрите? – Кочегуров выхватил из-за пояса пистолет и положил его на колени. – Плоты, аль мне чудится с перегрева?

– Ежели те чудится, знать, и я перегрелся. – Степка схватил ружье и взвел тугой курок. – Плоты стоят, а рядом никого.

– Мож, нас узрели и затаились? – предположил Петр, резко поворачивая рулевое весло вправо.

– Хто ведат. – Куракин с сожалением посмотрел на свое ружье и утроил усилия.

– Хто-хто, дед пыхто, – с раздражением бросил Степка, покосившись на сосредоточенное лицо есаула. – Мыслю, давеча тама сеча случилась.

– От нашей поляны недалече, – встревоженно пробубнил Кочегуров. – Сее тревожит.

– Мож, назад вертаем? – Гурьян схватил ружье, как только будара коснулась носом берега, и взвел курок. – Упрядить об опасности казаков надо бы.

– Успеется.

Казаки осторожно сошли на берег. Степка удивленно озирался, не понимая, почему Петр не спешит с возвращением.

– Дык…

– Бери будару – и айда.

Кочегуров поспешил к ближайшему кустарнику, за который залег сразу, как только ветви сомкнулись за спинами Степки и Куракина. Он долго вглядывался в сторону противоположного берега, а когда глаза заслезились от перенапряжения, перевернулся на спину и прикрыл их ладонями.

– Че тама? – прошептал Гурьян, словно опасаясь, что его услышат у брошенных плотов на другом берегу широкой реки.

– Ниче, – вздохнул есаул. – Плоты и се.

– А мы-то што здеся застряли? – спросил Степка. – Мож, степняки плоты те связали, штоб войском до поляны плыть?

– Кыргызы плотов вязать не разумеют, – возразил Кочегуров. – Оне воды сторонятся сызмальства. Те плоты христиане вязали, токо вот куды подевались оне?

– Знамо куды, степняки вырезали, – неуверенно предположил Куракин.

– Типун те на язык! – негодующе воскликнул Степка и, позабыв об осторожности, вскочил на ноги. – Я… Матерь Божья…

Уловив тревогу в голосе молодого казака, Гурьян и есаул сразу обернулись. Лица их вытянулись в немом удивлении, которое, к счастью, длилось недолго.

Кочегуров выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил прежде, чем подкравшийся степняк ударил его саблей. Вторым выстрелил Степка, пуля которого поразила в грудь воина, целящегося из лука в Куракина. А вот ружье Гурьяна дало осечку, но он быстро перехватил его за ствол и обрушил приклад на голову третьего степняка.

– Ах, мать вашу. – Есаул отбросил пистолет и выхватил саблю. – Аль со всех степей сюды орда пожаловала?

Его сабля тут же скрестилась с саблей подоспевшего воина. Оба бойца были сильны и искусны, но сабля Кочегурова замелькала более резво, и вскоре его противник с разрубленной головой рухнул у ног победителя.