Слово авторитета
Шрифт:
— Да, — еле выдавил из себя Матвей, понимая, что у него не хватает воли противостоять круглым кабаньим глазкам своего нового знакомого.
Сан Саныч попросту был сильнее.
Точно такое же смятение испытывает более слабый зверь, повстречав матерого соперника на узкой тропе. Могучему самцу достаточно всего лишь поворота головы, чтобы слабовольный, поджав хвост, отскочил в сторону. В природе побежденного соперника добивают редко: даже у самого кровожадного зверя не хватит решимости перекусить артерию, подставленную под клыки в знак покорности. Роль невозмутимого чистильщика берет на себя дикая природа, отодвигая на задворки естественного
Сан Саныч знал о великодушии не понаслышке. И в то же время он был матерый зверь, сознающий собственную силу и обладающий немалыми возможностями.
— Вот и отлично, — сказал Сан Саныч, улыбнувшись. — Кажется, мы поняли друг друга. В Лефортове ты не пробудешь и часа, — едва ли не по слогам проговорил он. — Тебя будут перевозить в «луноходе», в нем ты сбросишь свою форму, — с нескрываемой брезгливостью показал он на засаленный ворот робы Матвея, — и наденешь простой серый костюм, который будет лежать на сиденье. У тебя пятидесятый размер?
— Да.
— Я так и думал, — удовлетворенно качнул головой Сан Саныч. — Будет момент, и ты выйдешь из «лунохода». У Госпитального моста тебя будет поджидать обыкновенное такси. Не пугайся, там наш человек. Он отвезет тебя туда, куда нужно, и считай, что твоя стажировка уже началась. У тебя есть вопросы?
— А меня не хватятся?
— Отвечаю… Ты будешь убит во время побега. И твой труп будет предъявлен и опознан.
Лицо Тихони болезненно поморщилось.
— Это как же?
— Не пугайся, — ухмыльнулся Сан Саныч. — Это будешь не ты. Скажем так, труп будет принадлежать твоему двойнику. У него будут даже твои наколки. — Он остановил свой взгляд на кистях Тихони, черных от выколотых перстней. — Все обойдется, как говорится, без особых хлопот. Труп сдан, труп принят. Лицо покойного будет обезображено до неузнаваемости, и опознавать тебя будут по особым приметам, а они совпадут полностью. И чтобы уж совсем не возникло ни у кого нареканий, в этот же день труп сожгут в крематории, а урну с прахом зароют где-нибудь на задворках кладбища. Тебя устраивает такой расклад?
— Вполне. Можно еще один вопрос?
— Спрашивай, — охотно разрешил Сан Саныч. Игра во всемогущего дядю его слегка забавляла. Несмотря на тюремные университеты, Матвей выглядел деревенским увальнем, тридцать три года пролежавшим на теплой печи. Не стоило даже объяснять, что для спецслужб подобная операция всего лишь семечки, так сказать, обыкновенная текучка, с которой сталкиваешься едва ли не ежедневно.
Все-таки приятно чувствовать себя всемогущим и знать, что за твоей спиной находится сильнейший аппарат подавления.
— А кто будет… этот человек?
— Ну, право, ты меня удивил! — по губам Сан Саныча скользнула снисходительная улыбка. — И это я слышу от человека, который несколько дней назад отправил на небеса три грешные души.
— Мне бы хотелось знать, — протянул Матвей уже не так уверенно.
— А какая разница, кто будет лежать на дороге с рассеченной башкой, — несколько резковато сказал Сан Саныч, и в его голосе вновь послышался зловещий рык рассерженного зверя. — Главное, это будешь не ты… Ну, ладно, ладно, не грусти, — смилостивился Сан Саныч, — среди бомжей немало таких, кто похож на тебя комплекцией, а за пару пузырей водки они согласны на все. Например, сделать
— Не надо.
— Не беспокойся, о нем даже никто не вспомнит. У этого бродяги нет никаких родственников. Ну что, теперь ты удовлетворен? — и, не дождавшись ответа, поднялся:
— Пойду. А то у меня такое ощущение, что я начинаю вместе с тобой срок мотать, — и, хохотнув, добавил; — Удивляюсь, как люди могут здесь годами сиживать?
Матвея никто не беспокоил. Он лежал с открытыми глазами и размышлял о своем. В этой же камере парились двое крупных спортсменов, статья у них не слабая — «гоп-стоп». Но как успели шепнуть сокамерники Матвею, с его появлением они приуныли и даже разговаривали теперь потише. Почувствовали шакалы льва, поприжали хвосты!
Оба интуитивно чувствовали со стороны нового соседа нешуточную опасность.
Когда Тихоня поднимался с нар и важно, как это подобает коренному обитателю тюрьмы, пересекал камеру, чтобы справить нужду, спортсмены, порой оказавшиеся на его пути, совершали сложные траектории, чтобы, не дай бог, не вторгнуться в незримую территорию Матвея.
На страхи соседей по камере Матвей взирал с улыбкой, а им было непонятно веселье нового смотрящего. Хотя, с их точки зрения, нужно быть или полным кретином, или человеком с железными нервами, чтобы беззаботно травить анекдоты, зная при этом, что остаток жизни придется куковать на острове Огненный.
Но самое удивительное заключалось в том, что Матвей не походил ни на того, ни на другого. Видно, тайн в его голове было куда больше, чем в египетских пирамидах. А такие люди, как правило, непредсказуемы, а следовательно, очень опасны.
На самого Матвея вдруг неожиданно навалилась сентиментальность. Такое состояние случается перед разлукой. И даже паучок, мирно карабкающийся по паутине на верхнюю шконку, не вызывал у него ничего, кроме умиления. По большому счету, паук — тот же узник и, как все, мотает свой немалый срок. Вот только насекомому еще сидеть безо всякой надежды на амнистию, а Матвею если не сегодня, то завтра светит воля.
Ай да Захарка, ай да умница!
От размышлений Матвея оторвала нехитрая возня в замочной скважине.
Камера, как это всегда случается в такие минуты, напряглась и замерла в ожидании. Двое зэков на соседней шконке, резавшиеся в стирки, мгновенно попрятали их под матрацы и, соорудив постные физиономии, о чем-то вполголоса заговорили: ни дать ни взять — два закадычных корефана, наслаждающихся обществом друг друга. И только сумасшедший может предположить, что за невозвращенную копейку один другого безо всякого сожаления способен придушить.
Дверь распахнулась. Мягко, без усилия. В проеме показался надзиратель Квакуша, прозванный так зэками за клокочущий, почти лягушачий смех. Он входил в пятерку самых дотошных надзирателей и едва ли не каждое дежурство устраивал в камерах шмон. Причем простукивал даже полы, как будто надеялся отыскать на четвертом этаже тюрьмы подземный ход.
— Заключенный Ерофеев, — пролаял Квакуша. Матвей хотел было проговорить свою фамилию и отчество, назвать статьи, по которым осужден. Но неожиданно вертухай махнул рукой, дескать, и так я про тебя все знаю, и добавил: