Слово авторитета
Шрифт:
Неприязнь Матвея возросла еще больше. Ладно, поживем — увидим, не стоит начинать жизнь в новой хате с ссоры. Сделав вид, что ничего не произошло, Тихоня улыбнулся и сделал маленький, почти незаметный шажок, после чего несильно пожал руку.
— Что-то слышал… Да-а, после моей хаты этот аквариум вообще курортом кажется.
— А ты не удивляешься, почему ты здесь?
— Есть немного.
— Вот что я тебе скажу, Тихоня, в этой хате ты не случайно. Большие люди за этот курорт хлопотали. Только вот сомневаются, а достоин ли ты его.
— Что-то я тебя не пойму, Глобус,
Глобус распрямился, ухватился обеими руками за края шконки и, четко выделяя каждое слово, заговорил, впившись почти бесцветными глазами в лицо Матвея.
— Дружок у тебя здесь есть в Москве, Дмитрий Петров, так?
— И что с того, — закусил нижнюю губу Тихоня, не сразу догадавшись, что речь идет именно о Захаре. — У меня корешей по всему свету раскидано, и не только в Первопрестольной.
— Об этих корешах тоже пойдет базар, — тускло улыбнулся Глобус, — но это позже. А сейчас я хочу тебя спросить: по чью душу твой друган в Москву прибыл?
Тихоня сцепил ладони в замок и до боли сжал пальцы.
— Глобус, мне бы не хотелось тебе говорить грубых слов, но ты что, следак, что ли? И вообще, кто ты такой по жизни, ни веса, ни полвеса не имеешь, о тебе я вообще ничего не знаю. Может, мне западло с тобой базар травить.
— Ты в распятие не впадай. — Гладкий лоб Глобуса рассекла волнообразная морщина. — Масти мы одной. Не хотелось бы мне людей называть, но вижу, что пацан ты недоверчивый и просто так тебя не проймешь. Доверительная малява у меня от Каримова Закира. Знаешь о таком?
— Закира знаю, — голос Тихони заметно подобрел, — уважаемый человек. И что дальше?
— А то, что твой дружок в чужие игры принялся играть. Мы ему вывернули матку, а он понимать не хочет. Ждет, пока мы ему мозги вправим.
— Ты восьмерку не крути, что надо Закиру?
— Твой дружок мешает уважаемым людям, а потому его нужно убрать. И не только его, а еще и тех корефанов, что с ним за компанию прибыли. Ты же с ними в одной семье был?
— И что с того?
— А то самое, люди большое дело провернули, а он от этого поиметь захотел. Не на свое поле влез. А за то, как ты знаешь, наказывают строго. — И, не дожидаясь ответа Тихони, достал из-под подушки листок бумаги и карандаш. — Я знаю, что провода у тебя с твоим корешком Чатянуты. Грев от него регулярно получаешь, наверняка он поделился своими планами на жизнь. Напиши, что знаешь, и адреса корешей своих бывших не забудь упомянуть, кто в этом деле замешан.
Только никого не забудь, — бросил он листок бумаги с карандашом на соседнюю шконку (еще одна деталь, которая, не понравилась Матвею), — дa поаккуратнее пиши, чтобы почерк был понятным, уважаемые люди читать будут.
Листок, слегка мятый, неровно топорщился на койке. Он напоминал небольшой парус на махонькой лодчонке какую мальчишки отправляют по весне прогуляться по талым водам.
Карандаш лежал рядышком и напоминал сломленную мачту. Разбилась лодчонка о скалистый берег. Правый уголок рта Тихони пополз вверх и остановился в злой усмешке. Он набрал в легкие побольше воздуха и, сложив губы в трубочку, подул на листок.
— Несмотря на твои авторитетные наколки, вижу, что ума ты так и не набрался. И жизнь тебя еще научит. Первое, когда ты просишь, то непременно нужно говорить людям «пожалуйста». А второе, я никому ничего не должен, меня могут только попросить, но никак не приказывать. И в-третьих, самое главное, я никого и никогда не сдаю, а кореша — это и вовсе свято. Поэтому я уважаемый человек.
В глазах Глобуса был колодезный холод.
— Ты хорошо подумал?
— Я не принимаю скорых решений. Прежде чем что-то сделать, я всегда хорошо продумываю. То же самое желаю и тебе.
— Ты думаешь, почему я к тебе на линию вышел? А потому, что люди большие попросили. А теперь ты считаешь, что меня оскорбил? Ничего подобного.
Это ты им в душу нахаркал. А такое не прощают. Галстук на себя вешай!
— Я не знаю, кто тебя там посылал, но за такой гнилой заход и они ответят!
— Ты что, пиджачком прикинулся, — зашипел Глобус, — не понимаешь, что ли, против каких людей хвост поднял? Колись, пока белые тапочки не пришлось примерять.
— Я уже сказал тебе, — жестко окрысился Тихоня.
— Ну смотри, — с показным безразличием проговорил Глобус, — мое дело предупредить. Дальше ведь еще хуже будет. Ты думаешь, они от тебя отступятся?
Ничего подобного. Сначала придавят тебя так, что ты выше полов ничего не увидишь. А когда в обиженных походишь, то по новой возьмутся.
— Послушай, ты, — стиснул зубы Тихоня, — у меня большое терпение, но и оно закончится. Если вякнешь еще раз, я тебя проткну вот этой пикой, — в руке Тихони показалась заточка — огрызок тюремной ложки, искусно подправленной о каменные полы камеры.
Глобус сфокусировал взгляд на самом конце заточки, забравшей весь свет тюремной камеры, а потом проговорил, не разжимая зубов:
— Вот ты и зарылся… Ох, не завидую тебе! Вижу, что базар не получится. — Он неожиданно поднялся и забарабанил обеими руками в дверь:
— Начальник, открывай, на волю хочу!
Дверь распахнулась чересчур быстро, как будто вертухай все это время протоптался у порога. Кто знает, может быть, так оно и было.
— Выводи, что-то здесь душновато, на свежий воздух хочу!
Таракан был в сговоре с Глобусом, что читалось по его напряженному лицу. На губах надзирателя застыл немой вопрос. Казалось, он готов был сорваться с его губ, когда он посмотрел на Тихоню, застывшего на самом краю шконки, но, догадавшись, что демонам заточения негоже опускаться до общения с обыкновенными смертными, перевел взгляд на рассерженного Глобуса и нарочито зло проговорил:
— А по парку тебя не прогулять?
— Начальник, что-то в животе замутило, в санчасть нужно! Если не отведешь, завтра в холодную относить придется.