Слово авторитета
Шрифт:
Мушка цеплялась и не давала ходу. — Мордой в пол!
Тихоня отреагировал вяло — в ответ лишь легкая ухмылка.
Перешагивая через убитых, грубовато цепляя носками ботинок разбросанные по сторонам конечности, Таракан ринулся на середину камеры и, яростно размахнувшись дубинкой, со всей силы опустил ее на плечи Матвея. Острая боль парализовала спину, от следующего, еще более сильного удара, угодившего в предплечье, отнялась рука. А трое подоспевших надзирателей, мешая друг другу, принялись дубасить неподвижного Матвея.
Сначала он был
Очнулся Тихоня на третьи сутки, пошевелил руками — кажется, двигаются; ноги — тоже на месте. Превозмогая боль, разодрал глаза и посмотрел вокруг.
Потолок показался необычайно низким, такое впечатление, что сейчас он обрушится и придавит многими тоннами, как могильной плитой. Вместо тела — один сплошной нерв, чутко реагирующий на малейшую попытку что-либо сделать, больно было даже думать. Матвей попробовал чуть повернуть голову, но тут же почувствовал, как миллионы игл ожили в его теле и готовы были разодрать на микроскопические части. Тихоня невольно глухо изрыгнул из себя стон, проклиная собственную беспомощность.
— Очухался? Крепко они тебя уделали. Вместо лица одни щелки, — раздалось откуда-то сбоку. И тотчас он увидел склоненное над собой лицо молодого мужчины. Улыбка широкая, доброжелательная. Так только черти радоваться умеют, заполучив в собственность очередную грешную душу. Да и на ангела не очень-то похож: весь рот в золотых зубах. Такое количество драгоценного металла на нескольких квадратных сантиметрах встречается нечасто. — Я сразу сказал, что выкарабкается. А другие не верили, говорили, что если не сегодня, то завтра непременно в деревянный бушлат сыграешь. А ты вот как, — и, повернувшись куда-то назад, победно провозгласил:
— Ну что, с вас по штуке, как и договаривались.
На минуту он пропал из поля видимости. Где-то недалеко в сторонке раздавался его негромкий бас. Ему отвечали так же задиристо и весело. С нажитыми деньгами расставались без тоски, как с обыкновенными фантиками.
Наконец Тихоня вновь увидел своего нового знакомого, тот опять склонился над ним.
— Нечасто такое случается — без отмычки и фомки сорвал десять штук. А это твое. — Он отделил от пачки несколько бумажек и положил их под подушку Матвею. — Не будь ты таким крепким, мне пришлось бы раскошелиться.
— Где я? — прохрипел Матвей. Он старался придать своему голосу как можно больше оптимизма, что должно было соответствовать настроению золотозубого. Но получалось очень жалко и совсем неслышно.
— На курорте… в тюремном лазарете, — не без гордости проговорил золотозубый. — Я вот, чтобы сюда попасть полкило гвоздей проглотил. Афоня заточкой себя исчеркал, Гришуня, — кивнул он куда-то в сторону — живот себе напильником проколол. А вот ты все путем, — в голосе прозвучало уважение, — по всем понятиям лег. За тебя вся кича гудела! Ты хоть знаешь, кого уделал?
— Кого? — едва прошелестел губами Матвей.
— Рыбака,
— Если тебе что-то нужно будет, так сразу скажи. Водички попить. Или еще куда. Да ты не тушуйся, чего ух там, могу и до «утки» отнести.
Такого геройского пацана не грех и на хребет взять. Западло не будет!.. Люди поймут, — сверкнул он вновь золотыми зубами. — А может быть, ты фруктов хочешь?
У нас тут дорога отлажена, братва нас балует гревом, даже апельсинчики передают. Хочешь один?
Тихоня хотел отказаться, но в воздухе уже повис ароматный запах апельсина.
— Давай, давно не пробовал.
— Ты не стесняйся! Вот я тебе и на дольки разделю, чтобы сподручнее хавать было. Если хочешь, так я тебя и покормить могу.
— Оставь, — едва пошевелил языком Тихоня, — как-нибудь справлюсь.
Золотозубый, наклонившись к самому лицу Матвея, проговорил:
— А может, что на волю хочешь передать, так это мы быстро организуем, завтра уже будут знать.
— Хорошо, — подумав, отвечал Тихоня, — на волю хочу черкануть пару строчек… Ручка с бумагой найдется?
— А то как же. — Золото во рту крепыша победно заблистало. Он отступил на два шага, поднял с тумбочки карандаш с листком бумаги и протянул его Тихоне.
— Пиши.
Матвей пошевелился и почувствовал, что тело представляет из себя одну сплошную боль. Стиснув зубы и стараясь не застонать, он неторопливо и печатными буквами стал выводить маляву. А когда была поставлена последняя точка, сложил ее в несколько раз и попросил:
— Пацаны, письмецо бы прошили нитками.
— Сделаем все в лучшем виде, а кому передать-то?
— Вот этому человеку, — написал Тихоня на листочке несколько слов.
— Все будет в ажуре, браток, можешь не сомневаться, а еще от себя кое-что передам, чтобы гонец почтением почувствовался. Может, ты ширануться хочешь, так мы и это организуем, у нас и дурь есть… — И, получив от Тихони молчаливый отказ, сказал:
— Ну и правильно. Силы береги.
Тихоня улыбнулся. Прямо перед собой он увидел несколько благоухающих апельсиновых долек. Он подцепил самую тонкую из них и положил в рот. На язык брызнул свежайший сок, заставив его захмелеть. А потом легонько сжал осколками зубов мякоть и сильно поморщился от резкой и неожиданной боли.
Сигнализация сработала в два часа ночи. Как это всегда бывает, очень неожиданно. Габаритные огни, яростно отбрасывая по сторонам алые отблески, немилосердно паниковали под истошный вой сирены. Эдакая полуночная светомузыка, способная потревожить жильцов в радиусе трех кварталов.