Слово чести
Шрифт:
Тайсон хлопнул резко по крышке стойки и увидел, как новая башенка подскочила и без повреждений опустилась на прежнее место.
– Землетрясение. Сильное разрушение, но башня, построенная последним зодчим мира, стоит. – Тайсон снова зевнул и обратился к жене: – Знаешь, Марси, людям интересны я и мои трудности, и я подозреваю, что добрая половина этих любознательных на самом-то деле и не читала книг Пикара. Однако они все делают вид, что им известно, о чем идет речь.
– Они ждут, чтобы по книжке сняли телесериал, Бен. – Марси убрала последние покупки. – Спасибо за помощь.
– Извини... я задумался. – Он нагнул голову, внимательно разглядывая свою постройку. –
Марси щелкнула пальцем по сахарной башне, и та рассыпалась.
– Сука. – Он сгреб в кучу куски сахара. – Хочешь, я восстановлю сражение при Хюэ с помощью сахарных кубиков?
– Может быть, утром.
– Прочитав книгу Пикара, я понял, что случилось.
Он быстро выстроил в ряд кубики сахара.
– Это южная стена цитадели. Видишь? Каждая стена длиной две мили [7] . Ну вот, а южная стена примыкает к северному берегу реки Конг. – Он огляделся, увидел пакет молока и вылил немного на поверхность стойки. – Представь, это река. А это канал. – Он провел пальцем по разлитому молоку, и образовался маленький приток. – О'кей. Помоги мне с другими стенами. У тебя есть еще сахар? Мы должны выстроить вот здесь императорский дворец и соорудить обнесенный стенами участок в северном углу цитадели, где поймали в ловушку Пикара с отрядами южновьетнамских солдат. Так, здесь все. Три полных батальона десантного полка подходили с севера. В их задачу входило ослабить давление на морскую пехоту и войска Южного Вьетнама и блокировать отступления на север, дабы не дать противнику возможности пополнить боеприпасы. Эти щипцы и две ложки – три десантных батальона. Ясно? Щипцы – это мой батальон, пятый батальон седьмого десантного полка. Но моя рота откомандирована, и мы находились западнее остальных. Вот здесь. Мой взвод выполнял самостоятельную задачу, и я действовал один. Здесь. Я продвигался вдоль северного берега реки. Передо мной горел Хюэ. А вот этот чертов кусочек сахара и есть госпиталь Мизерикорд. Ну, поняла? – Он взглянул на нее. – Почему ты не строишь эти стены?
7
Миля равна 1,609 километра.
Марси, не оглянувшись, прошла мимо мусорного контейнера к буфету. Она нашла бутылку ликера Гранд Марнье и налила полстакана.
– Хочешь?
– Нет, спасибо.
Он закончил уже четыре стены цитадели без ее помощи.
– Бен, брось это. Серьезно.
Он поднял глаза и, улыбнувшись, смахнул сахарные кубики.
Она облегченно вздохнула.
– Идешь спать?
– Нет еще. Я думаю... это, должно быть, соседи. Я имею в виду фотографию из журнала «Лайф». Газетчики не могли даже случайно наткнуться на нее. Ведь там нет твоего имени.
Марси, крутя бутылку в руках, наливала апельсиновый ликер в стакан.
– На самом деле, Бен, это я дала им ценную информацию. Я устала от того, что все внимание прессы устремлено на тебя.
Тайсон усмехнулся.
– Я считал, что хороший работник службы информации увильнет от огней рампы.
Марси поднесла стакан к губам.
– У меня тоже есть самолюбие.
– Должно быть, это сделал кто-то из города. Но зачем ему это надо было? Я имею в виду, зачем тебя поливать этой грязью?
Марси облокотилась на мойку.
– Люди мелочные, завистливые и чокнутые. Я считаю, что все знают это.
– Я думал, что ты веришь в добропорядочность, все мы братья и сестры.
– Я действительно верю в это. Искренне и самоотверженно. Но тем не менее большая часть человечества –
Она допила ликер.
Тайсон выглянул из окна. В солярии дома Томпсонов горел свет, и он увидел их семнадцатилетнюю дочь Джинни, расхаживающую в бикини. Девушка, приблизилась к солярию, французские двери распахнулись, и она вошла. Свет погас.
Марси глянула из окна.
– Джинни?
– Да.
– Ты в свои семнадцать озабоченных лет назначал вот таким рандеву?
– Еще бы. Я знал все дворы и заборы.
Марси расхохоталась.
– Бог мой, у нас в городе все было иначе. Мы обычно целовались да обнимались в парках, а иногда, если приспичит, залезали на крышу нашего дома. А зимой – в бойлерной.
– Невежа. – Тайсон подошел к холодильнику и открыл дверь. – Это все кошачья еда. Йогурт, салат, клубника. – Он захлопнул дверцу.
Марси размышляла вслух.
– Два инцидента. Хюэ и Гриффит-Парк произошли почти в одно и то же время. Что сказала по этому поводу «Нью-Йорк пост»? Что-то с иронией о том, что Марси занималась любовью в то время, как Бен занимался войной. – Она улыбнулась. – Ты знаешь, когда тебя газеты начали называть по имени, ты добился признания. Как профи журналистики и сотрудник отдела службы информации, я скажу вам, мистер Тайсон, вы еще ничего не вкусили. – Она закончила свой второй Гранд Марнье, и Тайсон заметил, что она захмелела.
Он сел за кухонную стойку.
– Смешно, но меня этот кошмар еще не коснулся.
– Почему это? Ты живешь в нем. «Жизнь – только сон в ночи, страх прозябает во мраке. Путник нагой призван брести в море копий и в прахе». Артур Саймонс. – Она налила ему половину кофейной чашки Гранд Марнье.
– Спасибо, – сказал Тайсон. – Мы увезем Дэвида отсюда, как только закончится учебный год. Ребенок, должно быть, проходит круги ада, но не говорит ни слова.
Марси кивнула.
Тайсон отпил кофе, подслащенный апельсиновым ликером. Он знал, что Дэвид видел эту злополучную фотографию задолго до этого. И действительно около года назад Бен нашел Дэвида на полу их «кабинета» с раскрытым журналом «Лайф» на коленях, пялящего глаза на фотографию своей матери.
Тайсон решил не оставлять незамеченным случившегося, и поговорить с сыном. Спустя несколько дней он сел рядом с Дэвидом и прочел ему короткую социологическую лекцию об эре Водолея. Странно, думал он, что мужчине средних лет приходится защищать перед подростком утраченную мораль своего поколения. Но мораль подобно войне и миру имеет цикличность. Викторианцы не одобряли нравственные устои, моду или литературу георгианской эпохи. Поколение Дэвида (не обязательно назойливые резонеры) было не таким потерянным, как поколение их родителей.
Дэвид слушал, понимающе кивал, но Тайсон заметил, что мальчик не одобрял не только голых людей на фотографии, но и образ жизни своих родителей.
Бен осознавал, что напускает на себя вид бывалого человека, который со снисхождением относится к фотографии, прошлому Марси и супружеским отношениям. Марси как-то заметила при гостях: «Бен стал либеральнее и не таким замкнутым, а я в свои годы погрязла в консерватизме. Такова жизнь восьмидесятых».
Тайсон понимал, конечно, что прошлое Марси бросает на него тень, так же как и ее нынешняя работа, по роду которой она часто встречается с преуспевающими людьми: деловые поездки, завтраки, ленчи, поздние обеды, задержки на работе, выход на публику. Оснований для ревности было вполне достаточно, если учесть, что после нескольких случаев прихода Марси домой на рассвете у них с Тайсоном случались перепалки. Единственное, чего не знал этот брак, так это скуки. Он сказал ей: