Слово из трёх букв
Шрифт:
Не удивительно, что этой ночью я долго не мог заснуть, раскручивая эту мысль с разных сторон. С одной стороны мертвякам у властям нужно живое теплокровное стадо и все предлагающиеся к нему атрибуты. Однако, злой человек убивает другого не потому что хочет его съесть, а просто в порыве гнева, ревности или ненависти. И зачастую убийца несёт наказание за свою несдержанность, не получая при этом никаких плюсов. Это как змея, кусающая монаха, спасшего её от холода. Рептилия цапнула своего спасителя только потому, что она змея, и её естественная природная функция – делиться ядом с приблизившейся плотью. Потому и отправила благодетеля на тот свет за здорово живёшь. Возможно, нынче нами правит раса особых умертвий-мутантов, которым уже недостаточно космического по размерам бабла и привилегированной власти. И злоба уже плещет за край так, что думать о последствиях некогда, да и не охота. Может, упомянутая Иштваном скорость технической эволюции сказалась на аппетитах и предпочтениях неживой верхушки. Да и Брахме по индуистским расчётам пора засыпать, навсегда растворяя эту осатанелую вселенную
Я, конечно, не воспринимал буквально описанную моими новыми знакомыми царственную преемственность мёртвых. Проще всего было просто принять к сведению и такую модель как некий образный императив. Тогда постоянно скатывающийся сверху вниз многовековой абсурд, который портит и без того задрипанную жизнь народонаселения, был вполне объясним. Но дело было не в страшной картинке в духе сказок Афанасьева, а в содержании следующей страницы мировой истории. И нехорошее предчувствие таилось не в гоголевских «мёртвых душах», которыми на самом деле являются городские чиновники и владельцы крепостных. Где-то в мозгу пульсировал точный триггер, способный привести к расстановке точек надо всеми «и». Но он постоянно ускользал от моего пытливого напряжённого внимания. Нужен был какой-то внешний толчок, чтобы настигнуть беглеца и поучительно повесить на драконьей башне.
За окном уже стало светать, когда я снова припомнил страшноватый бабушкин сказ. Ведь она мне не байку какую-нибудь рассказала, а реальную историю из своей жизни. Генерала МГБ в то время боялись как огня. Да и первого секретаря Московского обкома тоже. Страх – это преторианская гвардия любой власти. Нет страха – и вчерашний тиран висит вниз головой на главной площади вместе с любовницей. Как я же раньше не догадался! Деньги могут стать живой или мёртвой водой для любого из нас. Власть и привилегии можно получить и без денег, – достаточно вспомнить незаметное восхождение рябого Кацо. А вот страх является необходимым инструментом для длительного балансирования на любом троне.
В последнее время, благодаря слабо контролируемым информационным потокам с их обличительной анонимностью, раболепный страх перед властью быстро испаряется. А наблюдаемый в некоторых странах патриотический и религиозный угар, наверняка не входит в меню верховной нежити. Не прёт он её, как надо, не пробирает. Если доверять предсказаниям нейросети, то глобальная эпидемия и последующая разрушительная война могут вернуть оборзевшие стада в стойло перманентного животного страха. А заодно и откинуть цивилизацию назад на пару столетий в техническом плане, введя старый добрый институт инквизиции. В таком ракурсе проявляется вся картина маслом. И с этой картины все, кто попытается помешать новой людоедской «Барбароссе», просто исчезнут. Как бабушкина сестра с подругой и дочкой. Такая вот, малятки, беда. Вот она, история.
Порванная продуктивной бессонницей в лоскуты ночь сменилось бодрым пробуждением. После активного преодоления традиционно утреннего маршрута, проходящего по живописной горно-лесистой местности, я снова сел к компьютеру. Но, заглянув в телефон, понял, что забыл об одном важном для себя обязательстве. Сегодня в соседнем городе, столице нашей курортной глухомани, состоится презентация новой книги одного маститого по здешним меркам писателя. Моя принадлежность к писательской братии выражалась только в утерянном членском билете и редких ядовитых статьях в реликтовой литературной газете, чудом выживавшей на региональной интернет-свалке. Я бы и внимания не обратил на стандартное приглашение, написанное и высланное роботом. Но имелось две веские причины посетить этот шабаш. Первое – это единственный более или менее вменяемый приятель-журналист Паша, с которым всегда было приятно раз в полгода выпить по-маленькой, соблюдая главное правило – не касаться политики. Подъедаясь, в основном, на новостной помойке, этот фанатичный любитель женщин и кубинского рома вёл скандально известный блог с замысловатым слоганом «Кафка не умер, а тебе скоро пора». В этом шумном виртуальном притоне иногда всплывали по-настоящему сильные вещи, будоражащие фантазию и меняющие линзы мировоззрения. Второй повод для поездки заключался в настойчивых авансах горячей окололитературной дамочки, лет тридцати пяти. Импозантная штучка давно напрашивалась на романтический перепихон в стиле «хиппи шестидесятых». Альбина, по-моему, её зовут – оптимальное имя для доминантной фурии. Помимо всего надо было взять паузу в своих изысканиях. Это нормальная практика при такой информационной эмоциональной нагрузке. Слега напрягало предостережение Ирины. Оставалось надеяться на нерасторопность упырей и собственное везение.
Слёт подмастерьев и прихлебал словесного цеха местного разлива ничем не удивил. Среди напыщенных без умолку щебетавших гостей привычно выделялся напыщенный «свадебный генерал» – отставной столичный критик, питающийся, в основном, отходами собственной жизнедеятельности. Моей зазнобы пока видно не было, и я решил, что пить без неё точно не буду – смысла нет. Бокал с второсортным коньяком пока что служил муляжом. Зато приятель Пашка сразу повис на хвосте с постоянно наполняемой тарой чего-то там сильно пьянительного. В этот раз подолгу переливать из пустого в порожнее не было настроения. Тем более в трезвом виде. Из вежливости я как мог, поддерживал его горячий монолог нейтральными вопросами и междометиями. Пашка сдержанно хвастался своим новым мерседесом, тщетно предлагая мне поразиться невероятным опциям «немецкого монстра». Я слегка удивился – это был явно не его финансовый уровень. Но вскоре пришлось насторожиться всерьёз. Речь зашла о странном заказе, приводившем его в полное недоумение.
– Прикинь, старичок. Заявляется ко мне прямо в офис эдакий рослый застарелый сухофрукт. Весь в чёрном и белом, даже с тростью а-ля Воланд. Ритуальный такой пафосный прикид, хоть сейчас его в люксовый гроб укладывай. Довольно бесцеремонно выволакивает меня в ближайшую кофейню. И уже там предлагает написать историко-культурное эссе, посвящённое, кому бы ты думал? Творчеству Адольфа Шикльгрубера! Я поначалу отказался, но дядька такой гонорарий озвучил, что любой бы согласился. В конце концов, в бытность свою бедным художником Ади ещё не стал гнусной скотиной мирового масштаба. Да и кто будет читать про антисемитские страдания будущего трупоеда? Короче, я согласился. Но такого пургена им отгрузил, сам теперь без дрожи читать не могу. Но заказчик почему-то остался доволен. Говорю же – странная историйка.
Мне стало не по себе. От пьяной болтовни моего товарища нехорошо пахнуло зловонным парфюмом умертвий. Почему бы противной стороне не выкинуть такой же трюк с информационной зомбирующей бомбой? Мир зеркален, враг хитёр. Настораживало только описание одиозной внешности заказчика. К чему такой броский траурный маскарад? Хотя, возможно, для каждого барана у волков имеется свой макияж, ускоряющий процесс достижения цели. Я осторожно расспросил о деталях. Но прилично поплывший от выпивки приятель не смог сообщить ничего интересного, кроме того, что щедрый аванс он уже потратил на машину, а сама работа практически завершена. Отсталость корректуру поправить и финита. На просьбу дать почитать, что там получилось, он сделал страшные глаза и, обдав меня густым ромовым амбре, доверительно прошептал:
– Авторские права проданы вместе с моими потрохами. Договор о неразглашении подписан жиганской кровью. Короче, слово пацана дал, извини, старичок.
Подмигнув, он хотел ещё что-то добавить. Но в этот момент настала пора чествовать писателя, умудрившегося в этот раз вынуть из своей величаво-седеющей головы целый роман. Под шумок я ещё раз внимательно оглядел пёструю компанию, невнимательно слушавшую ответную речь виновника торжества. Намеченной для постельной схватки жертвы не было видно – наверное, нашла что-то поинтереснее. Потерянно побродивши ещё с полчаса вокруг пустых разговоров, разбавленных нарастающим пьяным ослоумием, я вызвал такси и поехал домой.
Дорога проходила через горный перевал и занимала не меньше часа. Таксистом оказался молчаливый противник радиопыток и любитель тишины – это было редкое везение. От полученной в персональном порядке обязательной книжки с автографом приятно пахло типографской краской и чужим самодовольством. Уютно устроившись на заднем сидении, я решил подразнить свою притихшую гордыню чтением слов удачливого собрата по перу. Название «Кто тебя сюда звал?» впечатляло. Начало тоже оказалось многообещающим:
«Только во сне человек остаётся совершенно один. Тело судорожно вздрагивает от хаотичного расслабления мышц. Мозг наполняется нелепыми видениями. Время искажается. Сон, который с утра после судорожного внутреннего пересказа кажется нам длинной абсурдной историей, на самом деле длится не более двух минут. Некоторые древние сравнивали сон с маленькой смертью. Другие мудрецы считали, что мы обитаем в двух Вселенных – когда мы спим, то отправляемся в другой мир. Третьи утверждали, что сон разума порождает чудовищ.
И никто даже не догадывался, что сон – это необходимое лекарство, прописанное нам вселенским одиночеством. Потому что, когда мы бодрствуем, мы никогда не остаёмся одни. Даже если вблизи нет ни одного человека. Наш непрерывный внутренний монолог, этот зоркий страж любого рассудка, может быть прерван только глубокой медитацией или сном. Медитации доступны немногим. А вот крепкий сон – это ежесуточное одиночное странствие, которое иногда заканчивается высшим апофеозом одиночества – смертью.
Он, как и многие люди, хотел бы умереть во сне. Странно, но это желание появилось у него в раннем возрасте. И по мере взросления всё чаще приходило на ум. Он, как и все его сверстники, учился, работал, женился, разводился, потихоньку гробил здоровье, занимался всякими суетными делами. Но очень часто перед сном отчётливо понимал, что любая расплывчатая сонная мысль, которая ловко цепляется за другую сонливую подругу, может стать последней. Это совершенно не пугало и не ввергало его в бессонницу. Наоборот – с каждым прошедшим годом он чётко осознавал, что смерть во сне – это реальное благо, способное подарить некое подобие бессмертия.
Это открытие он сделал случайно, когда в очередной раз перед сном думал о возможности смерти. Ведь когда человек засыпает, он не осознаёт себя и течёт по воле несуразных фантазий дремлющего мозга. И если именно в этот момент вдруг прекращается жизнедеятельность, то вялый мозг, занятый архитектурой снов, наверняка не успеет осознать приход смерти. И вполне возможно, что сон, переходящий в смерть и становится тем самым бессмертием, о котором столько мечтали и которого так боялись все временно живые. Но почему тогда от подобных мыслей рождается не облегчение, а страх? Может подобное бессмертие и есть то самое чудовище, порождаемое спящим разумом?
Его всегда восхищал и немного пугал режим «сон» в программной оболочке. Компьютеры часто переводили в это состояние, когда шли на обеденный перерыв. Он представлял себе, как после небрежного клика мышки все приложения, игры, диалоги и почтовые службы засыпают, экран мертвеет и целая цифровая вселенная погружается в сонную чёрную дыру. Однажды на работе после режима «сон» компьютер не включился. Его слегка помучили и понесли в мастерскую. И тогда он вдруг почувствовал, что присутствует при каком-то очень важном событии…»