Слово о Родине (сборник)
Шрифт:
А ты думаешь, браток, про кожаное пальто он зря спросил? Нет, все это неспроста. Значит, когда-то отец его настоящий носил такое пальто, вот ему и запомнилось. Ведь детская память, как летняя зарница: вспыхнет, накоротке осветит все и потухнет. Так и у него память, вроде зарницы, проблесками работает.
Может, и жили бы мы с ним еще с годик в Урюпинске, но в ноябре случился со мной грех: ехал по грязи, в одном хуторе машину мою занесло, а тут корова подвернулась, я и сбил ее с ног. Ну, известное дело, бабы крик подняли, народ сбежался, и автоинспектор тут как тут. Отобрал у меня шоферскую книжку, как я ни просил его смилостивиться. Корова поднялась, хвост задрала и пошла скакать по переулкам, а я книжки лишился. Зиму проработал плотником, а потом
Да оно, как тебе сказать, и не случись у меня этой аварии с коровой, я все равно подался бы из Урюпинска. Тоска мне не дает на одном месте долго засиживаться. Вот уже когда Ванюшка мой подрастет и придется определять его в школу, тогда, может, и я угомонюсь, осяду на одном месте. А сейчас пока шагаем с ним по русской земле.
— Тяжело ему идти, — сказал я.
— Так он вовсе мало на своих ногах идет, все больше на мне едет. Посажу его на плечи и несу, а захочет промяться, — слезает с меня и бегает сбоку дороги, взбрыкивает, как козленок. Все это, браток, ничего бы, как-нибудь мы с ним прожили бы, да вот сердце у меня раскачалось, поршня надо менять… Иной раз так схватит и прижмет, что белый свет в глазах меркнет. Боюсь, что когда-нибудь во сне помру и напугаю своего сынишку. А тут еще одна беда: почти каждую ночь своих покойников дорогих во сне вижу. И все больше так, что я — за колючей проволокой, а они на воле, по другую сторону… Разговариваю обо всем и с Ириной и с детишками, но только хочу проволоку руками раздвинуть, — они уходят от меня, будто тают на глазах… И вот удивительное дело: днем я всегда крепко себя держу, из меня ни «оха», ни вздоха не выжмешь, а ночью проснусь, и вся подушка мокрая от слез…
В лесу послышался голос моего товарища, плеск весла по воде.
Чужой, но ставший мне близким человек поднялся, протянул большую, твердую, как дерево, руку:
— Прощай, браток, счастливо тебе!
— И тебе счастливо добраться до Кашар.
— Благодарствую. Эй, сынок, пойдем к лодке.
Мальчик подбежал к отцу, пристроился справа и, держась за полу отцовского ватника, засеменил рядом с широко шагавшим мужчиной.
Два осиротевших человека, две песчинки, заброшенные в чужие края военным ураганом невиданной силы… Что-то ждет их впереди? И хотелось бы думать, что этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет все вытерпеть, все преодолеть на своем пути, если к этому позовет его родина.
С тяжелой грустью смотрел я им вслед… Может быть, все и обошлось бы благополучно при нашем расставанье, но Ванюшка, отойдя несколько шагов и заплетая куцыми ножками, повернулся на ходу ко мне лицом, помахал розовой ручонкой. И вдруг словно мягкая, но когтистая лапа сжала мне сердце, и я поспешно отвернулся. Нет, не только во сне плачут пожилые, поседевшие за годы войны мужчины. Плачут они и наяву. Тут главное — уметь во-время отвернуться. Тут самое главное — не ранить сердце ребенка, чтобы он не увидел, как бежит по твоей щеке жгучая и скупая мужская слеза…
1956
Вступительное слово на II съезде писателей РСФСР
Товарищи!
Мне поручено дело очень почетное и ответственное — открыть Второй съезд писателей земли Российской. Я делаю это с чувством радости и даже некоторого волнения, понимая, что сегодня к этому залу, где собрались представители великой русской и многих других замечательных литератур, развивающихся на просторах России, приковано внимание миллионов людей и в нашей стране, и за ее пределами.
Я твердо уверен в том, что работа нашего съезда не останется не замеченной мировой общественностью и, в частности, печатью.
Ну, да бог с ними, с нашими зарубежными комментаторами. У нас непочатый край своих дел, о которых мы должны на этом съезде потолковать откровенно и и по-деловому. Чтобы наш народ, наш многомиллионный читатель не удивлялся: зачем это писатели оставили свои рабочие места — письменные столы — и занимаются несвойственным им делом — заседаниями, когда у нас в стране и без этого чрезмерно много заседаний? А мнение народа — это то, чем мы, писатели, должны дорожить больше всего на свете. Потому что чем же еще может быть оправдана жизнь и работа каждого из нас, если не доверием народа, не признанием того, что ты отдаешь народу, партии, Родине все свои силы и и способности.
Я думаю, именно здесь и надо искать ключ к проблеме творческой интеллигенции в жизни нашего общества, если, правда, такая проблема вообще существует… Грешным делом, мне иногда сдается, что мы слишком уж раздуваем эту проблему Конечно, приятно, когда к тебе относятся бережно, помогают тебе, находят для тебя доброе слово, но разве каждый из нас, советских интеллигентов, вспоенных и вскормленных партией и народом, не обязан в свою очередь с глубокой любовью сыновьей и бережностью относиться ко всему, что завоевано в в труднейшей полувековой борьбе всеми нами — нашим народом, нашей партией, нашей родной Советской властью.
Если бы спросили мое личное мнение, то я сказал бы, что проблема интеллигенции решается у нас довольно-таки просто: будь верным солдатом ленинской партии — все равно, коммунист ты или беспартийный, отдавай всего себя, все свои силы, всю душу народу, живи с ним одной жизнью, делись с ним и радостью и трудностями — вот и вся «проблема»!
Нам с вами предстоит провести здесь, в Москве, вместе несколько дней. И не просто провести, а поработать, и поработать напряженно. И чтобы эти дни прошли с наибольшей пользой для нашего общего дела, для советской литературы, давайте договоримся заранее: будем работать дружно, как и подобает однополчанам, у которых одна цель, одна забота, попробуем отбросить все мелкие обиды и недоразумения. Пусть на переднем плане будет то, что всех нас объединяет, — забота о новых успехах великой советской литературы. Этого очень ждет от нас партия, очень ждет и весь народ.
Думаю, вы поймете меня правильно: я не призываю к всепрощению и к всеобщему лобызанию. Дружба дружбой, но есть в нашем литературном, нашем идеологическом деле такие принципы, отступления от которых нельзя прощать и самому близкому другу. Тогда тогда наше единство будет прочным, когда мы не станем закрывать глаза на ошибки друг друга и научимся называть вещи своими именами. Если есть еще у нас что-то такое, что мешает нормально работать, нормально развиваться литературе, давайте безжалостно отметем это.
Если есть еще среди нас такие, кто не прочь иногда пококетничать своим либерализмом, сыграть в поддавки и в идеологической борьбе, давайте скажем им в глаза, что мы думаем об этом. Слишком большая ответственность лежит на наших с вами плечах, слишком большое и дорогое дело доверено нам, чтобы мы могли уходить от партийного разговора начистоту.
Конечно, у каждого из нас есть свои наболевшие вопросы, каждому из выступающих наверняка захочется коснуться их, рассказать о делах и заботах своих товарищей по литературной организации. Но как важно нам — и позвольте мне специально подчеркнуть это — все время видеть перед собой главный ориентир, главную нашу тему — литература и жизнь народа, литература и строительство коммунизма. Если мы с вами сумеем удержаться на этой высокой ноте, то и песня получится, и наш съезд станет не просто очередным литературным мероприятием, а высоким и плодотворным собранием людей, всерьез думающих и о жизни, и о нашем искусстве.