Родная, наши дни – свыкание с зимою,Седая благодать осенней чепухи,Лирическая блажь в которой я не стоюВенчания на жизнь и долгих панихид.Хотя ты хороша в кленовом камуфляже,Когда твой томный взгляд сползает на прицел,Когда любой твой вздох становится бумажным.Любовь, она, по сути, – внеплановый расстрел.Смотри всегда вперед, и помни – мир оболган,Стань пулей сентября, и будь такою впредь,Стреляй всегда в упор, не целься слишком долго,Я не умею ждать, я не люблю терпеть.Ведь и последний дождь – достойная награда.Не закрывай мне глаз, прикусывай губу,Я знать хочу в лицо какой бывает правдаИ, видя палача, любить свою судьбу.Мне хватит полутьмы и хватит полусвета,Стреляй словами в лоб, стреляй быстрее, ну!Но я в который раз изобретал поэта,Пока
наш шумный век изобретал войну.
«Настанет время для потери…»
Настанет время для потери,Целуй, целуй, срывайся в бег,Настанет час тоски и веры —Узнать, как хрупок человек.Как он восходен, как проходит,Как слаб от слов, как наг от нег.Запоминай. По снам, по кодеМелодий сердца, дрожи век.Люби-жалей, пока не поздно.В осенней жухлости аллейЕго покой, его нервозностьЛюби-жалей, люби-жалей.Пока не станет долгим светомЕго сквозной, спешащий век.Люби-жалей. Не злись, не сетуй,Смотри: не вечен человек.Пока он здесь и неотъемлемОт дней твоих, твоей войны,Пока не упадет на землюОн у простреленной стены.
«Попробуй жить наощупь…»
Попробуй жить наощупь,Интуитивно слышатьКак дождь вбивает в землюСимфонию небес.И по осенним рощамСтопами полустишийСтупай, как по экземе,Лечи их всем, что есть.Словами, снами, силой,Желанием свободы,Тревогой и капризом,Лечи, бинтуй собойВсе то, что износилось:Траву, сердца, народы,Всю листопадность жизниКонечной, стиховой.Чтобы сложив аккорды,Чтобы забыв этюды,К последнему антрактуСбежав по буквам нот,Поверить, что post mortem,Хоть что-нибудь, но будет,Продолжится хоть как-то,Хоть кто-нибудь, но ждет.
«А если мне не хватит света…»
А если мне не хватит света,И этой скорости – под стоУдаров пульса по браслету,А если я скажу «постой,Остановись, мгновенье, время,Дай замолчать, дай тишины»?А если мне не хватит темы,Договорить в ладони сны?Тому, кто выбрал фарс и офис,Кто жил, как жил, от «аз» до «ять»,Кто мылил будностью гипофиз,Тому вовеки не понятьВсех тех немых невозвращенцев,Живущих от «пусти» к «прости»,Всех тех, кто вырвал свое сердцеИ освещает им пути.А если мне не хватит бега,И этой силы изнутри —Из грязи мастерить ковчеги,Из морга слов – монастыри.А если станет слишком малоМне вкуса воздуха во рту,До двух шагов сожмутся дали,И я когда-нибудь совруВ стихи, сведя их к дешевизне,В невзрачный ноль, в паршивый ритм?Но если мне не хватит жизни…Тогда пускайсгораетРим.
«То ли глобус разбился на зло и добро…»
То ли глобус разбился на зло и добро,Выжимая березовый сокИз артерий рассудка в пустое ведроРаскрасневшихся девичьих щек.То ли время застыло за миг до беды,Отшатнулось, упало на полИ заплакало льном, то ли мысли худы,То ли лясы точить, то ли кол.То ли все потерять, чтобы быть в новизне,То ли сметь, то ли выпросить смерть,То ли ребус во мне, то ли вирус во мне,То ли вешаться, то ли лететь.То ли просто не я – на твоих золотых,Разбазаривших сутки часах,Отражаюсь сейчас, то ли все таки тыПревращаешь замашки в замах.То ли этой свободы не хватит на всех,Этой песенной жизни моей,То ли наша трава пробивается вверхЧерез всю монотонность камней.То ли много бойниц, то ли мало божниц,То ли пес здесь прошел, то ли спас,То ли мир, то ли мор, то ли пара страниц…Это все, что осталось от нас.
«Столько звуков вокруг, но царит тишина…»
Столько звуков вокруг, но царит тишинаВ моих штопанных дымом губах.Ты сегодня скучна и особо нужна.Ты уходишь. Прощание. Шах.Мне остаться опять в этой тусклости лиц,В этих слаженных до-ре-ми-си,В этом гомоне птиц, в этом счете границ,В этой осени, в осях осин.Тишина, тишина, только до-ре-ми-ляНаших
песен бежит по молве.Я теряю себя, я теряю себяВ этой теплой и мертвой листве.Мир растет посекундно, мир строит дома,Мир становится прочен и зрим,Люди сходят с ума, люди сходят с ума,Достигая последней из зим.Мир становится пуст, ты же видишь самаЭту новую форму блокад:Люди сходят с ума, люди сходят с ума,Но друг другу в глаза не глядят.Я останусь один. Это просто. Весьма.Почти целым. Почти что живя.Люди сходят с ума, люди сходят с умаИ один из них, кажется…Я.
«Говорят, он жил здесь, вблизи, где-то вниз по улице…»
Говорят, он жил здесь, вблизи, где-то вниз по улице,Вечерами выгуливал в парке свою тоску,И считал, что глаза людей так легко рифмуютсяС белоснежным небом, приставленным дулом к виску.Он заваривал чай из звезд и ругал повседневщину,Рисовал в траве портрет из своих следов,Говорят, он любил горожанку, простую женщину,И вписал ее в вечность посредством обычных слов.Говорят, он отрезал боль и отнес на мусорку,И вся жизнь была, как бег, как пожар, цейтнот.Говорят, что он слышал мир, как мы слышим музыку,Говорят, он видел в людях систему нот.Говорят, что его душа оставалась голая,Но плясала так, что скрипели сухие лбы.Говорят, он писал стихи на ладони города,На асфальте дней, под ногами людской толпы.А потом исчез. И остались лишь эти россказни,Этот пропуск дат, эти сказки на новый лад.Говорят, его видели где-то в начале осени,Говорят, он смеялся, когда уходил навсегда.
«Я свыкся с пустотой, я свыкся с криком…»
Я свыкся с пустотой, я свыкся с криком,С продажностью и пошлостью людей,С идеей, что давно стоит артикулНа каждом из вбиваемых гвоздей.Я свыкся с миром. Свыкся и сроднилсяСо всей его огромной простотой,Со всем его красивым эгоизмом,Со всем, что между мною и тобой.Я стал травой,Я вжился в гроб и в город,Реальность изучил на слух и вкус,Стихами расцарапал лоб и горло,По следу твоему пуская пульс.Сквозь старость слов,Сквозь страсть и малолетство,Сквозь вены дней и сквозь секунд венки,Я век за веком всматриваюсь сердцемВ классический пейзаж твоей руки.Я век за веком слушаю тревожноСимфонию рожденья и войны,Симфонию о будущем и прошлом,Где ты – восьмая нота тишины.Ты так нужна, до жадности и жажды,Ты так нужна, в начале и в конце.И знаешь, мне почти уже не важно,В твой фокус я попал или прицел.
«Девочка Герда, ты знаешь, я часто писал…»
Девочка Герда, ты знаешь, я часто писал,Складывал слово из льдинок. Но это не вечность.Это грядущей зимы растворенный крахмалВ лицах людей. Это ветер. Сто двадцать по встречной.Это закон хрусталя – быть прозрачным до дна.Это закон пустоты – не отбрасывать тени.Это взросление сердца, его белизна.Это умение встать после многих падений.Девочка Герда, я просто влюблен в этот снег,Он – панацея от жара в груди, понимаешь?В ритме работы, рутины, врагов и коллег,Он, изменяющий мир, обещание мая.Он – апогей перемен через вещность идей,Он – откровение неба, дословие, гнозис.Падает снег. С каждым мигом дышать холодней.Он – то, что было до нас. И останется после.Впрочем, не важно. Симфонии зим не для тех,Жадно хранящих очаг после окрика «поздно».Девочка Герда, живи. Дольше всех, лучше всех.Девочка Герда, живи. Вспоминай. Не замерзни
«Через бордель и кладбище…»
Через бордель и кладбище,Смятое долгой тяжестью,Тело твое уставшееПадает в снег бумажности.В эти блокноты, записи,В эту метель поэзии,Где ты однажды заперсяОт подлецов и бездарей,Где из всего обжитогоСлов и условий общества:Горечь лица убитогоНад буреломом творчества.Шей из душевных лоскутовС веком своим свидание.Господи, мир наш – госпиталь,Раны бинтует ранние.Шей вдоль по шее строками,Туже петлю затягивай.Тень над тобой. Но рока ли?Или руки протянутой?Всматривайся до окрикаВ эту тайгу страничную,Где твоя муза – облаком,Прямо над безразличием.В эти чертоги праздного,В ломанность губ впадавшие,В эту соборность разума,Через бордель и кладбище.