Слойка с яблоками
Шрифт:
Глава 3
Старшая сестра
Очнувшись в палате от наркоза, Никифор сходу заявил:
– Хочу мороженого. Ты обещала. Крем-блюрэ.
– Брюле! – радостно поправила мама, просияв как начищенный самовар.
Тревожные морщинки на лбу моментально разгладились, уступив место очаровательной легкой паутинке в уголках глаз. Опасения казались теперь пустыми и далекими.
А Никифор тем временем незаметно шарил руками по телу: не пропала ли какая его часть, не появился ли вдруг шрам там, где
Он бросил тоскливый взгляд в окно, за которым бушевало красками лето и, не жалея сил, резвились с утра до ночи дети. Это ж надо долгожданный июнь тратить на такие глупости, как больница! Эх, родители, родители! Редкостные тугодумы! Лето создано, чтобы отдыхать, а не томиться взаперти. Но разве скажешь такое в лицо? Заклеймят позором, выклюют мозг и застращают наказанием за неуважение к старшим. Хотя где здесь неуважение? Просто личное, очень объективное мнение нового, более умного и совершенного по всем параметрам поколения.
Самоуверенные рассуждения Никифора прервало внезапно появившееся ощущение легкого, но настойчивого и возрастающего в геометрической прогрессии давления, как будто кто-то сверлил его изнутри. Мальчик заерзал на месте и поспешно огляделся. Оказалось, это Федор, десятилетка с кровати напротив, впился в него едким взглядом. Стоило Никифору обратить на него внимание, как колючий изучающий прищур сменился добродушной улыбкой.
– Эй, Никки! Как житуха? Очухался? – сверкнул брекетами Федор, заглаживая назад непослушные рыжие кудри.
До вчерашнего дня ребята в дружном тандеме носились по коридорам до первого нагоняя; по очереди стояли на стреме, пока один из них общипывал пышный фикус на подоконнике; украдкой нажимали кнопку вызова лифта на лестнице и убегали; гоготали, улепетывая от разъяренной уборщицы. Короче, резвились пацаны, насколько это было возможно в больничных стенах. Но вчера Федора забрал на операцию тот же странный доктор, и после все изменилось. Федя совсем потух, стал вялым, на заманчивое предложение Никифора поиграть после ужина в догонялки ответил отказом.
– Вроде, – шмыгнул носом Никифор и, пользуясь отсутствием своей мамы и мамы Федора, спросил, – Пошли погуляем?
– Ну пошли, – неохотно согласился Федор, – только до столовки и обратно, а то от мамы влетит.
Вылазка получилась скучной, проказничать не хотелось обоим.
– А чего это ты с головы до ног ощупывал себя? – невзначай поинтересовался Федор, навострив уши.
– Да так… – неопределенно махнул рукой Никифор, – кое-что искал.
Федор пристально глянул на приятеля, но приставать с расспросами не решился. Так они степенно дошли до столовой, что в конце коридора, и повернули обратно. Санитарка, бодро машущая шваброй вблизи раздаточного столика, зло зыркнула на них, но промолчала. Лишь нижняя губа ее оттопырилась, готовая в любую минуту привычно начать посылать проклятья вслед бесстыжей мелюзге. Видать, в понурых, громко шаркающих по полу домашними тапками мальчуганах она не распознала вчерашних отъявленных хулиганов.
Три дня до выписки мама провела в заботах – соседи по палате, Катя с сыном, уже отправились домой, негласно оставив преемницей своего нелегкого труда, психологической помощи новичкам, Дарью Васильевну. «Все будет хорошо», «Ординаторская прямо по коридору и направо, а туалет за углом, рядом с лифтом», «Здесь потрясающие врачи», – неустанно твердила она в перерывах между выполнением любых прихотей Никифора. Никифор в свою очередь мысленно добавлял: «Потрясающе жуткие врачи, с приветом. Проходите, ложитесь и ждите, пока они отрежут и сожрут по кусочку от ваших мозгов». Чувство потерянности, как будто он чего-то лишился, у мальчика не проходило, а, напротив, крепло с каждым часом.
Конечно, виноватой он считал мать, которая притащила его сюда, поэтому планка пожеланий Никифора поднималась все выше и выше. Если мама начинала колебаться, сын без зазрения совести развязывал откровенный шантаж. Он изображал на лице неуемное страдание, ахал и охал, то и дело хватаясь за нос, талантливо лицедействовал, изображая голодную, больную и сильно побитую собаку.
– Ник! Маман! Привет всем, – вихрем ворвалась в палату Есения, подскочила к брату и бесцеремонно взъерошила волосы на его голове, – Ну что, мелкий, сегодня выпишут?
Своим внезапным появлением она прервала очередной акт пьесы Никифора «Говорящий и стреляющий лазером робот-трансформер мне жизненно необходим». Мама была уже почти готова уступить, как сестра разорвала зыбкую сеть хитроумных увещеваний. Вечно она не вовремя!
– Выпишут, не выпишут. Не знаю я, – насупился Никифор, плохо скрывая раздражение.
Старшая сестра – та еще головная боль. Если родителями можно вертеть как угодно, то сестрой – никогда. Кажется, она знает все его секретные мысли и ухищрения. Разница в дюжину с хвостиком лет стала для Есении прекрасным поводом насладиться властью. Она плотно участвовала в образовании и воспитании брата.
Выполнение Никифором каждого неосторожно брошенного родителями задания Есения брала под свой чуткий контроль. Надо убраться в комнате – Сеня коршуном кружила над братом, пока он неутомимо боролся с ленью; надо отработать технику чтения или письма – она не жалела времени, раздавая братишке тумаки за плохую работу; надо проучить брата за вранье – и тут Сенька старательно драла глотку, рисуя Никифору его безрадостное будущее на помойке или в тюрьме, если не перестанет вести себя подобным образом. Слезы, безотказно действующие на маму, Есении были до фени. Короче, фурия во плоти, а не сестра.
– Ник, ты чего такой грустный? Ну-ка улыбнись! – Сенька скорчила брату смешную рожицу, скосив глаза, высунув язык и растянув рот указательными пальцами.
Она била по самому больному – с пеленок Никифор не мог устоять перед забавными кривляньями сестры. Что бы его ни расстроило, он тут же принимался неистово хохотать, лишь только сестра сводила зрачки глаз к переносице и складывала губы бантиком, изображая рыбку.
– У-у-у, – набычился Никифор, отворачиваясь от сестры, – отстань.