Шрифт:
Когда зайцы улетают на юг…
Можно ли описать чувства матери, повзрослевшая дочь которой улетает из родительского гнезда? Можно. Это острое чувство потери, потери невозвратной, глубокой и убийственной. Чувство запустения души, того её места, что было занято любимой дочерью так много лет. Ощущение расставания с частью себя, в чём-то лучшей, а в чём-то совершенно непохожей. Это боль, словно физически разрываешься пополам прямо сейчас. Это всегда неожиданность, хотя давно все к этому шло. Годики отсчитывали сами себя цинично и неподкупно… И тем сильнее и больней рана, чем внезапнее отъезд, чем сумбурнее и суетливее собирает она вещи в абсолютной уверенности, что ТАМ будет лучше…
И в этом сумбуре благословляешь её на счастливую жизнь, и уговариваешь себя, что может и правда ей там будет лучше. И даже если знаешь точно, что не будет, все равно благословляешь. И ни слова не говоришь о своём «знании». Потому что это её Путь, её Жизнь, её Опыт, её стройка Счастливого будущего. И они бесценны и индивидуальны. И тебе понятно, что рана расставания заживет когда-нибудь, и жизнь обретет новые грани. И нет сомнения, что радость вскоре вернётся в твой дом и в её дом, и каждый заживёт своей, не похожей на прежнюю, жизнью. И не погибает уверенность, что боль от этого перехода сотрется из памяти, но останется впечатление от взрослой и уже такой самостоятельной дочери, строящей свое счастье в новой, ставшей родной семье.
Но сейчас, сейчас… сердце ноет и стонет от расставания. Скорбит об умирающей эпохе, когда доченька была маленькой и беззащитной, а её взгляды – полными надежды и восхищения, когда разговоры были задушевными, а наши объятия теплыми и долгими, когда вся жизнь была впереди и торопиться было некуда, когда сердца стучали в унисон, а секунды бессильно замирали, глядя на нас.
В добрый путь, доченька! В добрый путь! В моем сердце навсегда останется место для тебя, моей радости, моей роднулечки, моей кровиночки! И я не устану благодарить Бога за то, что ты появилась в моей жизни и просить Его о твоём благополучии!
Пять дней, пять дней … это много или мало?
Или пятидневка – это польза или преступление?
«Длинные казенные ночи я проводила на холодной детсадовской койке, представляя звёздное небо над собой вместо облупленного потолка. Я смотрела на это небо и представляла, что где-то там, далеко-далеко есть мой дом… дом, где меня любят и ждут… дом, из которого бы меня никогда ни за что не прогнали, не оставили в чужом месте с чужими людьми. Где умеют позаботиться и поддержать, выслушать и обнять, сказать доброе слово и никогда-никогда не обманут. Днем я писала письма домой, демонстрируя другим брошенкам свое преимущество. Писать я, конечно, тогда не умела, но бойкие каракули, выстреливающие из-под моего карандаша, очень походили на взрослую прописную речь, и другая малышня с придыханием смотрела как я строчу длинные письма, которые обязательно прочитает мама. По просьбам некоторых детей я писала письма и их мамам тоже. Потом мы запечатывали эти письма треугольничком и передавали воспитательнице, чтобы она послала их по почте и отправлялись ждать ответа. Так мы становились капельку счастливее…»
Впереди планеты всей или сам-сам, все сам!
Валентин был хорошим специалистом. И не только потому, что он сам себя таковым считал. Это признавали и руководители, и заказчики, и даже люди далекие от его профессии. Все-то у Валентина ладилось, все-то спорилось, да только его собственное ощущение все чаще склонялось к полюсу недовольства. Спектр возможностей его расширялся, перечень дел увеличивался, а вот часов в сутках не прибавлялось. Чтобы выполнять стремительно растущие объёмы, приходилось задерживаться на работе допоздна, принести в жертву одно за другим все увлечения, потом занятия спортом. Существенно сократилось время сна, выходных, перерыва на обед. Но, несмотря на все лишения, Валентин все же не мог нагнать растущие обороты валящихся дел. Он не мог позволить себе перепоручить даже часть набирающего обороты потока никому. Ведь он не мог быть уверен, что это будет достаточно квалифицированный специалист, хотя бы приближенно такой, как он сам. А значит, справиться может только он один.
Настроение начало все чаще снижаться, раздражение стало привычной частью общения с близкими, которых почему-то стало убывать. Но Валентин не замечал редеющие ряды друзей, все более частые отсутствия жены дома по вечерам, отчаявшейся дождаться некогда внимательного и уверенного в себе любимого супруга. Теперь он был уж не тот. Нет, он не забывал причесаться и почистить зубы, но лоск и «изюм», сопровождавший его ранее неизменно, потускнел и затух. Валентин похудел и выглядел изможденным, взгляд его был все более блуждающим и нервным. Но он не сдавался. Правда, качество его действий тоже начало несколько падать, и этот факт сильно беспокоил молодого человека, хотя и заметен был пока только ему.
Однажды Валентин не проснулся…
Конец ознакомительного фрагмента.