Случай с Кугельмасом
Шрифт:
— Я понимаю, понимаю. Конечно, не все в порядке. — Перский залез под шкаф и принялся что-то откручивать большими пассатижами.
— Я одичал, — продолжал Кугельмас. — Я не хожу — я крадусь по улицам. Мы с Эммой осточертели друг другу. Не говоря о счетах за номер, которые больше похожи на бюджет минобороны.
— Что ж я могу поделать?
— Тонкая! Как бы не так! Я потчую эту киску черной икоркой с «Дом Периньоном», плюс ее гардероб, плюс она поступила в театральную студию, и ей вдруг срочно понадобились профессиональные фото. И вдобавок — слышите, Перский? — профессор Фивиш Копкинд, который читает введение в литературоведение и всегда мне завидовал, узнал во мне персонажа, который периодически появляется в романе Флобера. Он грозится пойти к Дафне. Я предвижу катастрофу, разорение, тюрьму. За историю с мадам Бовари моя жена пустит меня по миру.
— Ну что мне вам сказать? Я ремонтирую, я бьюсь день и ночь. Что до личных переживаний — здесь я помочь ничем не могу. Я же волшебник, а не психоаналитик.
В воскресенье днем Эмма заперлась в ванной и не отзывалась на мольбы Кугельмаса. Кугельмас смотрел в окно на каток Вольмана и размышлял о самоубийстве. Жаль, невысоко, думал он, а то бы не откладывал. А может, бежать в Европу и начать жизнь сначала… Или пойти продавать «Интернэшнл геральд трибюн», как вон те девочки.
Зазвонил телефон. Кугельмас машинально поднес трубку к уху.
— Везите ее, — сказал Перский.
У Кугельмаса перехватило дыхание:
— Вы уверены? Вы починили?
— Что-то было с трансмиссией. Иди знай.
— Перский, вы гений. Мы будем через минуту. Даже раньше.
И снова любовники устремились к волшебнику, и снова Эмма Бовари забралась в шкаф со своими свертками. Поцелуя на этот раз не последовало. Перский захлопнул дверцы, глубоко вдохнул и трижды постучал по горке. Раздался обнадеживающий хлопок, и когда Перский заглянул внутрь, шкаф был пуст. Мадам Бовари возвратилась в свой роман. Кугельмас с облегчением перевел дух и пожал волшебнику руку.
— Кончено, — сказал он. — Это мне хороший урок. Отныне я буду верен жене до гробовой доски, клянусь.
Он снова пожал Перскому руку и решил прислать ему в подарок галстук.
Три недели спустя, на закате чудесного весеннего дня, Перский услышал звонок и открыл дверь. На пороге, застенчиво улыбаясь, стоял Кугельмас.
— Ну что ж, Кугельмас, — сказал волшебник, — куда на этот раз?
— Только один разок, — сказал Кугельмас. — Такая чудная погода, и я не становлюсь моложе. Скажите, вы читали «Жалобу Портного»? Помните Мартышку?
— Теперь это стоит двадцать пять долларов, сейчас ведь все дорожает. Но вас я запущу бесплатно, учитывая, сколько неприятностей я вам причинил.
— Дружище! — сказал Кугельмас и полез в шкаф, приглаживая остаток волос. Машина работает?
— Надеюсь. Хотя после той истории я толком не пробовал.
— Секс и романтика, — произнес Кугельмас из глубин шкафа. — Чего не сделаешь ради симпатичной мордашки.
Перский бросил внутрь экземпляр «Жалобы Портного» и трижды постучал по шкафу. На этот раз вместо хлопка раздался глухой взрыв, за которым последовал треск разрядов и фонтан искр. Перский отскочил, почувствовал боль за грудиной и упал замертво. Шкаф вспыхнул, и в конце концов весь дом сгорел.
Кугельмас не ведал об этой катастрофе. У него были свои неприятности. По причине аварии он не попал ни в «Жалобу Портного», ни в какой-либо другой роман. Он оказался в старом учебнике интенсивного курса испанского языка и до конца своих дней носился по бесплодной скалистой местности, спасаясь от здоровенного мохнатого неправильного глагола tener (иметь), гонявшегося за ним на длинных тонких ножках.